Не потому, что скоро длинной чередой грядут выборы, а потому, что дадут о себе знать последствия совершенной, но не завершенной социальной революции. Революции, затерявшейся в бурной суете российских преобразований, которую мы пережили, до конца не осознав, что случилось. Социальный характер национальных проектов, которые в последнее время президент России В.В. Путин выделил в числе приоритетных, вызывает оптимизм, но требует осмысления с точки зрения технологий их реализации.
На фоне ожесточенных почти двадцатилетних споров о собственности и свободе незаметно свершился очень важный поворот: государство, по старой конституции бывшее социалистическим, по новой стало социальным. Смысл этой перемены до последнего времени оставался неясным. Вектор развития в экономике был обозначен четко: от государственной собственности — к частной. В политике тоже была какая-то определенность движения: от авторитаризма — к демократии. В социальной сфере движения как будто не было вовсе.
Слова «социалистический» и «социальный» многим казались синонимами. Кому-то не хватало времени вдуматься в различия. Для кого-то было выгодно не задумываться над ними. И только сейчас становится понятно, что переход к социальному государству от социалистического — и есть революция. Организованно пройти этот путь — все равно, что совершить восхождение на Альпы.
2005 год и стал для России своего рода «социальными Альпами», хотя идти, впрочем, поначалу пришлось не столько вверх, сколько вниз, для чего были причины.
Радикальные изменения происходили в России преимущественно сверху. Приватизация и даже демократизация прошли в стране не столько при поддержке масс, сколько при соблюдении ими молчаливого нейтралитета. Это накладывало на политику серьезные ограничения. Даже нашим радикальным либералам приходилось, до поры до времени, бережно относиться к социалистическим «привычкам» народа, чтобы не доводить дело до полного неприятия и без того не очень популярных преобразований. Стремясь не провоцировать население на открытое противостояние реформам, власть была вынуждена, насколько возможно, «консервировать» то, что непосредственно касалось социальной сферы.
Вследствие этого советская социальная система удивительным образом пережила свое время и сохранилась в почти неизменном виде. К концу 2004 года она возвышалась над переменившимся до неузнаваемости ландшафтом российской экономики и политики как «социальный Монблан». Отбрасываемая ею тень стала загораживать перспективу. Несоциалистической экономике оказалось не под силу обеспечивать «социалистическую» социальную надстройку. Несовместимость новых экономических и старых социальных механизмов создавала все большее напряжение, и было принято решение снести «гору».
Теперь, когда страсти по поводу пресловутой «монетизации» льгот и 122-го закона несколько улеглись, можно взглянуть на вещи трезво и спокойно, дав событиям более историческую, нежели политическую оценку.
Сегодня не вызывает сомнений главное: осуществление социальной реформы было реальной политической необходимостью. Критикуя способы, темпы и направления предложенных изменений, неправильно отвергать саму идею о необходимости масштабных социальных преобразований. Ошибочно полагать, что страна могла бы и дальше продолжать проводить прежнюю «социалистическую» политику в социальной сфере.
Дело не в том, что социализм плох. Советское здравоохранение, образование, социальное обеспечение дожили до наших дней, что свидетельствует об их устойчивости. Существовавшая в СССР система социальной защиты была, как теперь становится очевидным, очень эффективной. Она заслуживает уважительного к себе отношения. Проблема, однако, состоит в том, что эта система вписана в совершенно другие экономические и управленческие реалии и в отрыве от них продолжать быть эффективной просто не может.
Нигде сегодня так остро не ощущается контраст между реальностью и идеологией, как в социальной сфере. Я являюсь убежденной сторонницей сохранения доступности для всех категорий граждан многообразия социальных услуг, тем более на фоне до сих пор низких зарплат в бюджетной сфере, пенсий. Гарантированное бесплатное для граждан, особенно из малообеспеченных семей, образование, здравоохранение — долг государства. Как неоднократно отмечал мэр Москвы Ю.М. Лужков, главные задачи цивилизованного государства, особенно в такой стране, как Россия, — «учить, лечить и защищать». Поспешность в коммерциализации этих сфер недопустима, но при этом в иллюзиях пребывать не стоит. Нынешняя «бесплатность» социальных услуг зачастую оказывается мифом. «Социалка» сталкивается с вызовами времени, на которые не может дать адекватного ответа.
Первое — испытание деньгами (именно деньгами, а не их отсутствием, как это многим кажется). Денежные расчеты и отношения, формально не должные существовать в нашей социальной сфере, давно проникли, просочились туда «с черного хода». В определенном смысле «монетизация» в частной жизни началась задолго до того, как этой проблемой озаботилось правительство России. Медленно, но неотвратимо социальные услуги становятся для людей платными. Рядом с теневой экономикой как раковая опухоль растет теневая социальная сфера.
Зачастую возникают неформальные, не предусмотренные никакими законами и инструкциями отношения между врачами и пациентами, учителями и учениками и т.д., и эти отношения становятся более чем устойчивыми. Население постепенно привыкает к социальным «неуставным отношениям». Они начинают казаться ему привычными и естественными. По данным авторитетного международного агентства Transparety international, доля неформальных платежей в расходах населения на здравоохранение составляет в России 56%, в Азербайджане — 84%, в Грузии — 40%, в Польше — 35%.
Второе — влияние достигшего критических размеров социального расслоения в обществе. Люди сегодня живут эпатирующе по-разному, а существующая социальная система этого кричащего неравенства не замечает, продолжая рассматривать всех как пользователей «бесплатных» социальных услуг. Есть, однако, серьезное различие между теми, кто работает в коммерческом банке и государственной школе, не говоря уже о предпринимателе и работнике бюджетной сферы. В результате — одни молча соглашаются на фактически ставшее для них платным здравоохранение и образование. Другие, не имея возможности заплатить, получают гораздо меньше социальной поддержки, чем им нужно.
Зачастую непонимание истинной природы возникающих трудностей, отказ увидеть разницу между социалистическим и социальным подходами к решению проблем приводят к ошибкам и потерям.
Возьмем такую чувствительную тему, как поддержка культуры, в частности, театра. По экспертным оценкам, Москва наряду с Нью-Йорком, Парижем и Лондоном входит в четверку мировых культурных центров. Но ни одно «богатое» государство не поддерживает за государственный счет столько театров, сколько наше «бедное». В Москве на бюджетном финансировании находятся более 60 театров. В Париже, для сравнения, их десяток. Хорошо это или плохо?
В защиту театральных дотаций обычно приводят два аргумента: «если наши театры не поддерживать, то они не выживут», и «театр станет элитарным, так как люди не смогут позволить себе покупать подорожавшие билеты». Доля истины тут есть, но лишь доля. В Москве работают и популярные театры, и театры-аутсайдеры. И те, и другие получают деньги из бюджета. Но эти субсидии не очень помогают москвичам: дешевых билетов на популярные спектакли приобрести невозможно, а на непопулярные зрители сами не идут. Цены на пользующиеся спросом постановки в Москве приближаются к среднеевропейскому уровню, но это цены перекупщиков. Помощь ни до зрителя, ни до театра (по крайней мере официально) не доходит. Прибыль остается в карманах у дельцов.
Не нам бы считать эту прибыль, когда бы ее источником не был бюджет. Зато на другом полюсе оказались театры-богадельни или труппы с эксцентриками-экспериментаторами, собирающими микроскопическую публику и пользующиеся «государственным «дешевым меценатством». Эксперимент нужен театру, без него он не может жить, но почему обязательно на постоянной основе за государственный счет?
Благоприятные стартовые условия должны быть обеспечены молодым коллективам, детским театрам, но это не должно поощрять творческую несостоятельность.
В отличие от «социализма» современная социальная политика должна основываться на избирательности и рациональном расчете. Есть коллективы, являющиеся национальным достоянием. Их нужно поддерживать из государственных средств, как делается во всем мире. Давать им помощь полной ложкой, а не держать на полуголодном пайке. Но таких коллективов не так много. В отношении других надо попробовать поддерживать не театры, а театральные проекты и постановки. Это кроме всего прочего позволило бы государству проводить более активную культурную политику, отстаивая важные для общества приоритеты и ценности. При этом многие вопросы будут решаться легче, если часть высвобождаемых средств направится на поддержку ветеранов сцены, создание для них условий, когда они смогут передавать опыт молодежи, не прозябая в некогда величественных, а ныне увядающих полупустых залах.
Происходит незаметная деградация социальной сферы, и продолжать действовать так, будто в ней все в порядке, мы не можем себе позволить. Опасение вызывает и другое: мы до сих пор не смогли осознать всей глубины проблемы, с которой столкнулись. То, что мы делаем, еще слишком далеко от того, что следовало бы делать. Это не снос горы, это подкоп под нее.
Все разговоры о реформе вертятся вокруг слова «деньги». С денег началось, деньгами продолжилось. Всюду призывы: прибавить, вложить, купить и так далее, но дело не в деньгах или, точнее, не только в деньгах.
Первым шагом в реформе стало изменение объема и способа «доведения» бюджетных средств до субъектов социальной политики. Иными словами, государство начало считать деньги. Это важно, но это пока не социальная, а бюджетная реформа. Изменение приоритетов и путей доставки бюджетных средств в социальную сферу не затронуло основ существующей социальной системы. Школы, больницы, поликлиники, собесы продолжают работать по-прежнему. Мотивации поведения врачей, учителей, социальных работников также не претерпели серьезных изменений, а значит, не может претерпеть существенного изменения и их поведение. Своевременное расходование выделенных средств на строительство и оборудование новых социальных объектов без вложений в новые технологии и человеческий фактор, оптимизации вложений — это еще не решение проблем.
Реформа финансирования социальной сферы, проведенная в отрыве от реформы всей социальной системы, может даже осложнить ситуацию в будущем. Существовавший до сих пор способ финансирования «социалки» «в натуральной форме» отвечал ее отсталой «социалистической» природе, ее почти стопроцентно государственным школам и больницам, ее почти поголовному охвату льготами, являющимися скрытой формой компенсации пенсий и пособий, недостаточных для выживания. Практика свидетельствует — нельзя безболезненно внедрять экономические принципы в работу системы, по-прежнему построенной преимущественно на администрировании.
Дело не в сиюминутных организационных сложностях, которые, как показал прошедший год, вполне преодолимы, а в отдаленных последствиях уже предпринятых шагов.
Сегодня, когда у России впервые за многие годы появляются дополнительные финансовые ресурсы, у многих возникает иллюзия, что с помощью денег можно сделать практически все. «Деньгами задавим», — думают они, наблюдая, как настороженно население реагирует на перемены. Поразительным образом их либеральные взгляды совпадают с убеждениями их рьяных консервативных оппонентов, считающих, что Россия имеет самую лучшую социальную систему, которой не хватает только одного — денег. Да, денег не хватает, есть мировые нормы оптимального финансирования, например, ВОЗовские по здравоохранению — 5%, от ВВП — необходимый минимум, а в России — 2,86% (кстати, в Москве 9%, в Советском Союзе в лучшие времена было 10%). Но получение больших средств из бюджета не панацея.
Это опасное заблуждение. Наша социальная система затратна по своей природе. Вспомним нашумевший вопрос о лекарствах, он был «камнем преткновения» весь прошлый год. Чем мы занимались? Списки, закупки, доставка, оплата. Завалили страну лекарствами, но какими? Зачастую то, что выписывают врачи, — прошлый век медицины.
Кто считал сравнительную экономическую эффективность лечения?
О какой эффективности вообще может идти речь, если нет федеральных стандартов лечения?
Как могло случиться, что сначала возникли списки лекарств, а потом стали являться на свет стандарты лечения, на основании которых эти списки должны составляться?
Кто может доказать, что 100 дешевых таблеток экономнее, чем одна дорогая, или наоборот?
Или другая, казалось бы, техническая сторона вопроса: если государство закупает лекарство в огромных объемах, целесообразно ли покупать упаковки по 10-20 таблеток? Логично покупать лекарство в нестандартных, крупных упаковках и расфасовывать его для каждого больного в том количестве, которое выписано ему врачом. По подсчетам экспертов, это может сократить расходы на 15-30%. Так делается и в Европе и в США, и в Латинской Америке.
Мы, видимо, слишком богаты, чтобы считать такие «мелочи».
Вот и сегодня все разговоры только о повышении зарплаты врачам. Это, конечно, очень важно и необходимо. Но задумаемся: как организована его работа, чем занят врач? Даем ли мы ему возможность лечить, если на прием одного больного по установленному нормативу он должен тратить около 15 минут, и все это время у него уходит на заполнение устрашающего бланка льготного рецепта с многозначными шифрами кодов и прочей технической информацией. Врач важнейшего — первичного звена здравоохранения постепенно превращается из думающего специалиста в администратора, занятого выпиской лекарств. Приведет ли повышение зарплаты и закупка дорогостоящего оборудования само по себе к ожидаемому улучшению качества медицинской помощи без решения главной задачи — превращение врача в центральную фигуру системы здравоохранения?
Резкое увеличение финансирования социальной сферы без ее глубокой структурной перестройки, без оценки результата не по вложенным средствам, а по качественным показателям вряд ли что-нибудь даст. Деньги легко сгорят в топке старого, прожорливого котла. Мы можем стать похожими на людей, которые, несмотря на рост цен на бензин, упорно продолжают ездить на огромных американских машинах, в то время как мир перешел на экономные японские машины. Иначе говоря, надо не только увеличивать средства на поддержание социальной сферы, но и делать эти системы менее затратными и более эффективными.
Смысл национальных проектов в социальной сфере состоит не в том, чтобы накачать нефтедолларами исхудавшую «социалку», а в том, чтобы, воспользовавшись благоприятной экономической конъюнктурой, вовремя перевести эту систему с социалистических рельс на социальные. Иначе рано или поздно структурные перемены в этой области непременно произойдут, а если сейчас опоздать, то придется проводить их на пике общественного недовольства, с возможно похудевшим Стабилизационным фондом. В конечном счете цель всех благотворных перемен состоит в необходимости привести в соответствие отношения всех субъектов социальной политики с теми культурными, экономическими и политическими реалиями, которые возобладали в общественной жизни.
Такая задача требует твердой политической воли. Трудности «монетизации» меркнут в сравнении с препятствиями, которые нужно преодолеть, чтобы начать действительное движение от социалистического к социальному государству, целью которого является повышение качества жизни его граждан. В нем в отличие от социалистического социальная защита неразрывно связана, с одной стороны, с государственной, а с другой — с индивидуальной ответственностью и самостоятельным выбором. В рамках социалистической модели, практически действующей до сих пор, получатель социальных услуг является пассивным потребителем. Ему ничего не нужно предпринимать, ни о чем не заботиться, ни о чем не задумываться. Он берет то, что дают, ни больше ни меньше. Ему может это не нравиться, но выбора нет.
В рамках модели социального государства получатель социальных услуг является активной стороной договора, он сам должен планировать свою жизнь, осуществлять выбор и нести за него ответственность.
Готовы ли власть и общество к такой реформе? Ответ на этот вопрос самый главный.
Существует серьезная угроза нашей социальной системе. Она может быть задушена ультралиберальными настроениями, с одной стороны, и традиционным сопротивлением любым переменам — с другой. Чтобы пройти между Сциллой и Харибдой, нужна глубокая продуманность и национальное согласие в вопросах о сути и целях надвигающейся реформы. В течение всех последних лет в социальной политике мы выживали за счет того, что не ломали без надобности того, что могло работать. Не предлагая ничего путного взамен, нас толкали часто на то, чтобы без конца что-либо менять, отменять, переподчинять, потом возвращать назад и т.д. В результате терялись силы, специалисты, наработки — это тоже стоит немалых средств. Сопротивление этому — была правильная тактика. Она помогла сохранить социальную стабильность в стране. Но теперь, когда ресурс старой системы практически исчерпан, нам придется начать действовать. Было бы непростительно начинать с фальстарта, обесценив тем самым достижения прошлых лет.
В очередной раз пугает не сама идея реформ, а настрой, который ее сопровождает и который, как известно, способен заканчиваться кавалерийской атакой. В который уж раз в России может возобладать при решении политического вопроса технократический подход. Его коварство состоит в том, что с формально-логической точки зрения он безукоризнен, а потому неуязвим. Многие проекты наших ведомств завораживают блеском интеллекта и россыпью доказательств, графиком схем и цифр. Однако что гладко на бумаге, выглядит иначе, «когда приходится писать на человеческой коже», отмечала Екатерина Великая.
Когда дело доходит до таких чувствительных зон, как здравоохранение и образование, ошибки могут очень дорого стоить. Если концептуальная проработанность проектов и степень национального согласия не будут соответствовать реальной сложности стоящей перед государством и обществом задачи, дело не ограничится только потерей впустую огромных денег и времени.
Мы должны ориентироваться не на траты в социальной сфере больших денег, а на разумное их использование, на создание ресурсосберегающих социальных технологий. Нужно переходить от пассивной социальной политики к активной: от распределения денег в соответствии с потребностями к формированию самих потребностей и современных социальных технологий их реализации.
Это и есть путь к социальному государству.
ПОХИЩЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА И ЗАХВАТ ЗАЛОЖНИКА -ВОПРОСЫ КВАЛИФИКАЦИИ
П.К. Петров, соискатель кафедры уголовного права, криминологии и
уголовно-исполнительного права ЮУрГУ, адвокат
Диспозиция нормы, предусматривающей ответственность за похищение человека, определена в ст. 126 УК РФ, но на сегодняшний день четкого и точного определения похищения человека в законе по-прежнему нет. В то же время законодательно соотношение захвата заложника и похищения человека вообще никак не обозначено. В данной ситуации на практике возникают вопросы квалификации данного преступного деяния и отграничения похищения человека от захвата заложника, сходных между собой по ряду признаков.
Отграничение похищения человека от захвата заложника необходимо проводить по элементам составов преступлений.
Под составом преступления в теории уголовного права понимается совокупность обязательных объективных и субъективных признаков, установленных законом, характеризующих общественно опасное деяние как конкретное преступление. Понятие состава преступления образуют четыре группы признаков, называемых в теории элементами состава преступления. К ним относятся объект, объективная сторона, субъект и субъективная сторона преступления.
Объект преступления — это определенные общественные отношения, охраняемые уголовным законом, на которые происходит посягательство и которым причиняется или может быть причинен вред. Законодательный перечень объектов преступления дается в ч. 1 ст. 2 УК РФ Это права и свободы человека и гражданина, собственность, общественный порядок и общественная безопасность, окружающая среда, конституционный строй Российской Федерации, мир и безопасность человечества.
Исходя из структуры УК РФ, можно перечислить следующие виды объектов: общий, родовой (специальный), видовой, непосредственный.
Чтобы определить место похищения человека в системе норм Особенной части УК РФ и правильно квалифицировать общественно опасные противоправные деяния,
необходимо установить родовой и видовой объекты, поскольку в основу построения Особенной части УК РФ кодекса положены именно указанные объекты посягательства. Уголовно-правовая норма об ответственности за похищение человека содержится в разделе VII (Преступления против личности), в главе 17 (Преступления против свободы, чести и достоинства личности) УК РФ В связи с этим родовым объектом данной группы преступлений является личность, а видовым объектом выступает свобода, честь и достоинство личности. Вместе с тем необходимо отметить, что совершение любого преступления, а тем более насильственного посягательства на личность, всегда влечет нарушение определенных отношений, возникающих в обществе. Похищение людей в этом вопросе не является исключением. По поводу совершенного преступления в обществе формируется определенное мнение относительно его общественной опасности, способов самозащиты и поведения как преступников, так и потерпевших. Иными словами, оказывается существенное влияние на имеющиеся и возникающие общественные отношения.
Непосредственным объектом похищения человека является «выбор человеком по своему усмотрению места пребывания»1 или более точно — личная (физическая) свобода человека.
Свобода человека подразделяется на виды в зависимости от степени ее реализации в различных сферах общественной и личной жизни. Так, физическая свобода человека выражается в способности человека действовать в соответствии со своим волеизъявлением, при условии отсутствия определенных физических (материальных) факторов, ограничивающих его действие. В качестве примера можно привести свободу выбора места проживания, свободу передвижения, свободу в выборе профессии и т.д. Таким образом, можно выделить два основных критерия физической (личной) свободы человека: свободная, независимая воля и отсутствие каких-либо сдерживающих ее реализацию преград. Человек действует только по своей воле, он в этом значении свободен. Не следует при-
нимать в расчет влияния, руководящего самой его волей. В этом своем непосредственном и потому общепринятом значении слова понятие касается лишь внешней возможности, т.е. именно отсутствия физических помех для поступков данного существа.
Понятия политической и духовной свободы тесно связаны с понятием физической (личной) свободы. Общим критерием их оценки выступает независимая от каких-либо внешних факторов воля человека, а если быть точнее, то способность ее реализации. Прежде всего это зависит от типа государственного устройства общества, его политико-правового режима и духовности.
Духовная свобода в первую очередь связана с самостоятельным определением человеком в выборе веры, которую он хотел бы исповедовать, при условии отсутствия со стороны государства каких-либо ограничений. Однако следует сразу оговориться, что ограничение государством свободы вероисповедания выступает лишь внешним фактором. Кроме этого существуют определенные внутренние устои, которые не позволяют человеку менять религию либо вообще отказываться от нее.
На современном этапе развития российского общества государство обеспечивает всем гражданам равные права и свободы. Эти права неотъемлемы и закреплены в Конституции РФ
Объект похищения человека является одним из основополагающих критериев отграничения рассматриваемого преступления от захвата заложника.
Родовым объектом захвата заложника, в отличие от похищения человека, является общественная безопасность, под которой в соответствии с Законом РФ от 15 марта 1992 г «О безопасности» понимается состояние защищенности жизненно важных интересов личности, общества и государства от внутренних и внешних угроз. Сущность общественной безопасности как родового объекта захвата заложника состоит в том, что данное деяние наносит ущерб жизненно важным интересам всего общества, неопределенно широкому кругу лиц, а не конкретному лицу На указанное обстоятельство указывает специальная цель захвата заложника: понуждение государства, организации или гражданина совершить действия или воздержаться от них. Сам же захват или удержание заложника являются лишь средством достижения основной цели. При захвате заложника виновного интересует в первую очередь возможность использования
удерживаемого лица, а не его личность. Потерпевшие в этом случае не имеют никаких отношений с преступником. Цель захвата заложника прямо указана в ст. 206 УК РФ1 понуждение государства, организации или гражданина совершить какое-либо действие или воздержаться от его совершения. Реализация указанной цели при совершении преступления, предусмотренного ст. 206 УК РФ, является условием освобождения лица, удерживаемого в качестве заложника. Требования при захвате заложника или удержании лица в качестве такового могут носить политический, социальный, национально-освободительный или национально-сепаратистский, а также общеуголовный характер.
Состав преступления ст. 206 УК РФ относится к категории двухобъектных преступлений, при совершении которого виновный посягает в первую очередь на общественную безопасность (основной объект) и физическую свободу, жизнь и здоровье человека (дополнительный объект). Физическая свобода в похищении человека является непосредственным объектом, о чем говорилось ранее.
К заложникам, в отличие от похищения человека, требования не предъявляются, они являются как бы «товаром», которым преступники будут расплачиваться, если их требования будут выполнены. Вместе с тем, на наш взгляд, перечень объектов понуждения при захвате заложников излишне широк, ибо не учитывается существование уголовноправовой нормы о похищении человека, при котором также требования нередко предъявляются родственникам и близким похищенного. Однако при захвате заложников под угрозу ставится нечто большее, чем интересы конкретной личности, а именно интересы, связанные с безопасными условиями жизни общества. Поэтому правильным, по нашему мнению, будет исключение из диспозиции ст 206 УК РФ указания на гражданина. Вместе с тем следует выделить другого адресата — должностное лицо. Таким образом, в тех случаях, когда требования преступников будут обращены к физическому лицу или группе лиц, действия виновных можно квалифицировать как похищение человека. Предлагаемый нами вариант ст. 206 УК РФ будет выглядеть следующим образом: «Захват лица в качестве заложника, совершенный в целях понуждения государства, организации или должностного лица совершить какое-либо действие или воздержаться от совершения ка-
кого-либо действия как условия освобождения заложника, — наказывается…» В дополнение к вышеизложенному можно сказать, что такой подход также позволит устранить сложность в отграничении рассматриваемых составов преступлений.
Объективную сторону похищения человека образуют признаки, характеризующие его с внешней стороны. К ним относятся тайное или открытое либо с помощью обмана завладение человеком, изъятие его из привычной микросоциаль-ной среды прошв его воли и перемещение его с места постоянного или временного пребывания с последующим его удержанием помимо его воли в ином месте. Как правило, похищение человека представляет собой совокупность трех последовательно совершаемых действий: завладение (захват), перемещение и последующее удержание потерпевшего. Вместе с тем указанные элементы, составляя фактическую сторону рассматриваемого деяния, в отдельности имеют свое особое уголовноправовое значение.
Под завладением (захватом) человеком следует понимать совершенные тайно, открыто, с помощью обмана либо злоупотребления доверием противоправные умышленные активные действия виновного, направленные на принуждение потерпевшего переместиться в место его последующего удержания. Как правило, завладение производится в месте и в момент, исключающие оказание потерпевшему помощи со стороны посторонних лиц. Чаще всего преступники производят завладение человеком в заранее спланированном месте (подъезд, стоянка автомашин).
Под тайным способом похищения человека следует понимать такие действия преступника, когда изъятие потерпевшего из места его постоянного или временного пребывания происходит при отсутствии посторонних лиц либо в их присутствии, но когда они не осознают происходящего (например, виновный вводит окружающих в заблуждение относительно правомерности своих действий). Завладение человеком следует признавать тайным и в тех случаях, когда лицо совершает преступление в присутствии посторонних, осознающих характер происходящего, но виновный ошибается, полагая, что действует тайно.
Под открытым завладением человеком следует понимать противоправные действия виновного, когда он осознает отрытый характер похищения и понимает, что его действия осознаются посторонними лицами. Такой способ свидетельствует о повышенной общественной опасности действий виновного, который игно-
рирует волю потерпевшего или посторонних лиц, проявляя зачастую готовность применить насилие для достижения преступной цели.
Похищение человека может быть совершено также с помощью обмана или злоупотребления доверием. Обман может выразиться в ложном утверждении о том, что заведомо не соответствует действительности, либо в умышленном умолчании о фактах, сообщение которых было обязательно. Обман возможен в отношении фактов, относящихся к прошлому, настоящему и будущему
Место похищения человека может быть любым и на квалификацию преступления не влияет.
Оконченным преступление признается после того, как человек будет фактически захвачен и хотя бы на некоторое время (например, на несколько часов) перемещен в другое место. Согласие самого человека на тайное перемещение в другое место, о чем не догадываются лица, заинтересованные в его судьбе, исключает состав данного преступления. Не может квалифицироваться по ст. 126 УК РФ завладение собственным или усыновленным ребенком вопреки воле другого родителя или близких родственников, у которых он находился на воспитании. Не имеет при этом значения, лишен субъект родительских прав или нет. Не является похищением человека также завладение и удержание ребенка помимо воли родителей его близкими родственниками (например, дедом или бабушкой), если эти действия совершаются в интересах ребенка, в том числе ложно понимаемых.
Объективная сторона похищения человека является одним из критериев отграничения от захвата заложника. Статья 206 УК РФ называет лишь общественно опасное деяние, но не раскрывает понятий «заложник», «захват заложника» и «удержание заложника». По мнению И.А. Журавлева, под заложником следует понимать физическое лицо, над которым осуществлено противоправное деяние иных лиц, организаций или государства, препятствующее свободе его передвижения, с целью заставить государство, организацию или гражданина выполнить определенные действия или воздержаться от их выполнения2
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
Под захватом заложника понимается такое неправомерное физическое ограничение свободы человека, при котором его последующее возвращение к свободе ставится в зависимость от выполнения требований субъекта, обращенных к государству, организации, физическим или юридическим лицам. Захват может осуществляться тайно или открыто, без насилия или с насилием, не опасным (ч. 1 ст. 206 УК РФ) либо опасным (ч. 2 ст. 206 УК РФ) для жизни или здоровья. Под
насилием понимают как физическое насилие, так и реальную угрозу его применению. При этом изъятие человека присутствует всегда, вне зависимости от физического изъятия его с места пребывания (даже если человек остается при захвате на прежнем месте, он все равно изъят из своей микросреды).
Продолжением захвата являются перемещение и удержание человека. Удержание в большинстве случаев представляет собой продолжение процесса захвата заложника. Однако возможны случаи удержания заложника без его захвата, например, в случае добровольного решения представителя власти или иного лица стать таковым взамен захваченных ранее. Под удержанием заложника, с точки зрения И.А. Журавлева, следует понимать насильственные или с угрозой насилия действия с целью воспрепятствования покинуть место пребывания или свободному передвижению3
Наличие в рассматриваемых составах внешне похожих противоправных действий виновных лиц все же представляет дня правоприменителя определенные сложности в их отграничении. Если обратиться к норме, предусматривающей ответственность за захват заложника, то увидим, что законодатель сконструировал объективную сторону преступления, как «захват или удержание» лица в качестве заложника, указав тем самым, что для наличия оконченного преступления необходимо совершить хотя бы одно действие: захватить или удержать заложника. Кроме того, в соответствии с диспозицией ст 206 УК РФ обязательным элементом захвата заложника является выдвижение лицом, совершившим преступление, требований к указанным в законе третьим лицам. Исходя из вышеизложенного, можно выделить только два варианта преступных действий при захвате заложника. Во-первых, захват лица с выдвижением требований и, во-вторых, удержание лица с выдвижением требований. Однако, по нашему мнению, включение законодателем в диспозицию ст. 206 УК РФ такого признака, как удержание, является излишним. Основанием этого решения выступает следующее обстоятельство. По своему содержанию понятие «захват» уже означает удержание кого-либо. «Захватить — силой овладеть кем — чем-нибудь», «удержать — сдержать, остановить или заставить остаться»4 Следовательно, содержание этих понятий достаточно ясно и нет необходимости дополнительного дублирования. Таким образом,
по своей сути преступление, предусмотренное ст. 206 УК РФ, в отличие от похищения человека, может быть выражено только одним противоправным действием — захватом.
Следует также обратить внимание на момент окончания указанных преступлений. Как захват заложника, так и насильственное похищение человека — это длящиеся преступления с формальным составом. Захват заложника считается оконченным с момента фактического лишения свободы потерпевшего (захвата), если при этом виновный преследовал цель понудить указанных в законе субъектов, выполнить определенные требования, как условие освобождения заложника. В отличие от захвата заложника, похищение человека начинается с момента захвата и является оконченным с его перемещением хотя бы на некоторое время в другое место. Таким образом, цель совершения похищения человека не входит в его объективную сторону и соответственно не влияет на момент окончания преступления. Кроме того, при похищении человека факт противоправного изъятия и удержания потерпевшего тщательно скрывается. Виновные об этом сообщают родственникам или близким лицам со всеми мерами предосторожности. При захвате заложника факт совершения преступления и место удержания потерпевшего не только не скрываются, но, наоборот, широко афишируются, нередко через средства массовой информации. Это является лишним подтверждением тому, что объектом этого преступления являются отношения общественной безопасности. Местами захвата заложников являются, как правило, публичные места (средства транспорта, посольства, исправительные учреждения), а при изъятии человека при его похищении -квартиры, лестничные клетки, улицы и т.д.
При захвате заложника его личность, в отличие от похищения человека, чаще всего не интересует преступника, так как он является не целью, а средством давления не адресата, указанного в законе.
Субъектом похищения человека может бьпь физическое, вменяемое лицо, достигшее ко времени совершения преступления 14 лет.
Необходимым признаком субъекта похищения человека наряду с достижением определенного возраста является вменяемость, т.е. способность лица сознавать во время совершения преступления фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействия), а также способность руководить ими. Эти признаки являются юриди-
ческой предпосылкой вины и уголовной ответственности. Таким образом, в случае совершения похищения человека невменяемым лицом в соответствии с ч. 1 ст. 21 УК РФ оно не является субъектом рассматриваемого преступления и не подлежит уголовной ответственности. Такому лицу судом могут быть назначены принудительные меры медицинского характера (ч. 2 ст. 21 УК РФ).
В отличие от общих положений уголовного права, касающихся субъекта преступления, применительно к рассматриваемому составу необходимо выделить определенную группу лиц, которые в силу объективно-субъективных обстоятельств не могут выступать в качестве субъекта преступления. К ним, на наш взгляд, относятся один из родителей (усыновитель) малолетнего при похищении его у другого родителя или из любого иного места, где он находится на законном основании; родитель, лишенный родительских прав; близкий родственник (брат, сестра, дедушка, бабушка) при условии, что все эти лица действовали, по их мнению, в интересах малолетнего, а не из корыстных побуждений и не в интересах третьих лиц, не состоящих в кровном родстве с малолетним и не являющихся его усыновителями. Таким образом, можно выделить два специальных критерия для субъекта, исключающие возможность привлечения его к уголовной ответственности за похищение человека. К первому, объективному, относится наличие родственных или законных связей с похищенным, позволяющих определить конкретное лицо как близкого родственника. Второй — субъективный критерий, характеризуется отсутствием у виновного различных низменных мотивов (требование выкупа, оказания физического или психического давления на малолетнего, получения льгот и т.д.) совершения преступлений.
Проводить отграничение похищения человека от захвата заложника по субъекту преступления не представляется возможным, поскольку субъектом обоих составов преступлений является любое вменяемое лицо, достигшее четырнадцатилетнего возраста (ч. 2 ст. 20 УК РФ).
Субъективная сторона похищения человека характеризуется виной только в виде прямого умысла. Виновный осознает, что незаконно захватывает другого человека и вопреки его воле перемещает его в иное место и желает этого. Сознание общественно
опасного характера совершаемого деяния означает понимание его фактического содержания и общественного значения. Оно включает представление виновного об ограничении свободы потерпевшего, т.е. об объекте преступления, о содержании своих противоправных действий, посредством которых осуществляется похищение человека, а также о тех фактических обстоятельствах (время, место, способ, обстановка), которые облегчают или усложняют совершение преступления.
С точки зрения момента формирования умысла при похищении человека, как правило, он является заранее обдуманным.
Цель совершения похищения человека возникает на основе преступного мотива, представляющего собой внутренние побуждения, которые вызывают у лица решимость совершить данное преступление и которыми оно руководствуется при его совершении. Чаще всего похищение человека совершается по корыстному мотиву, но могут быть и другие мотивы (месть, ревность, карьеристские или хулиганские побуждения, способствование совершению другого преступления и др.). За исключением корысти (ч. 2 п. «з» ст. 126 УК РФ), они не влияют на квалификацию содеянного. В отдельных случаях совершения похищения могут иметь место «благородные» мотивы и цели. Например, в случаях похищения детей у «плохих» родителей с целью их нормального воспитания и развития или похищения людей с целью возврата ранее выданного похищенным кредита. Вместе с тем с точки зрения уголовного законодательства такие мотивы и цели, не оказывая влияния на квалификацию, могут существенным образом повлиять на применение наказания к лицу, его совершившему
Большое значение имеет установление формы вины в тех случаях, когда совершение похищения человека с применением насилия влечет по неосторожности смерть потерпевшего или иные тяжкие последствия. Такие действия предусмотрены законодателем в качестве квалифицированного вида рассматриваемого преступления (п. «в» ч. 3 ст. 126 УК РФ). Наличие в таком составе умысла и неосторожности именуется в теории и на практике двойной формой вины.
В тех случаях, когда отношение субъекта преступления к наступившим в результате насильственного похищения человека последствиям носит умышленный характер, действия лица
должны квалифицироваться по совокупности преступлений (ст. 126 УК РФ и статья, предусматривающая ответственность в соответствии с объектом посягательства). Лишь сочетание прямого умысла на похищение человека с неосторожностью в отношении причинения смерти либо тяжких последствий похищенному позволяет квалифицировать деяние по п. «в» ч. 3 ст. 126 УК РФ Точное установление психического отношения лица к похищению человека и наступившим неосторожным последствиям имеет большое значение для правильной уго-ловно-правовой оценки совершенного деяния, для индивидуализации ответственности и наказания и соответственно соблюдения принципов отправления правосудия.
Субъективная сторона захвата заложника, как и похищения человека, характеризуется виной в форме прямого умысла. Виновный осознает, что незаконно захватывает другого человека в качестве заложника в целях понуждения государства, организации или гражданина совершить какое-либо действие или воздержаться от совершения какого-либо действия и желает этого. В отличие от захвата заложника, при похищении человека виновный осознает, что незаконно захватывает другого человека и вопреки его воле перемещает его в иное место, и желает этого. Таким образом, интеллектуальный момент рассматриваемых составов преступлений различен. Так, при захвате заложника сознанием виновного охватывается определенная совокупность противоправных действий, направленных на причинение вреда общественным
отношениям, регламентирующим безопасные условия жизни общества: безопасность личности, нарушение нормальной деятельности организаций и т.д. В свою очередь при похищении человека интеллектуальный момент прямого умысла характеризуется осознанием виновным того, что, совершая преступление, он лишает другого человека свободы. Кроме того, обязательным признаком субъективной стороны захвата заложника, в отличие от похищения человека, является специальная цель — понуждение государства, организации или гражданина совершить какое-либо действие или воздержаться от совершения какого-либо действия как условие освобождения заложника. Мотивы совершения рассматриваемых преступлений могут быть самыми различными. В тех случаях, когда мотивом совершения рассматриваемых преступлений является корысть или совершение их по найму, действия виновных лиц квалифицируются по п. «з» ч. 2 ст. 126 или п. «з» ч. 2 ст. 206 УК РФ
3 Там же.
4 Ожегов С.И. Словарь русского языка. — М., 1936. -С. 194, 717
Статья поступила в редакиию 12 мая 2008 г.