Содержание
«Мне не нужна семья»: последствия отказа от приёмного ребёнка
Автор — Анжелика Зауэ. Источник — Северо-Западный правовой центр »Человек и Закон».
В 2009-2010 гг. в российские детские дома было возвращено около 30 тыс. приёмных детей, 3 тыс. подверглись жестокому обращению. Сегодня статистика значительно улучшилась. Последнее время приёмные родители отказываются от 6-7 тыс. сирот в год.
Специалисты говорят о том, что вторичный отказ от ребёнка наносит ему тяжёлую травму и значительно затрудняет дальнейшую адаптацию в обществе. На сегодняшний день не существует закона, регламентирующего ответственность приёмных родителей за возвращение ребёнка обратно в детский дом. Теоретически такую травму может получить любой из усыновлённых. В некоторых регионах РФ не раз пытались создать поправки к существующему законодательству, однако ни одна из них не вступила в силу. Отчасти именно поэтому сегодня продолжается массовый возврат детей, которые, казалось бы, обрели новую семью.
Однако обвинять родителей в том, что они «поиграли и устали», тоже нельзя. В подавляющем большинстве случаев приёмная семья оказывается в неожиданной и кажущейся им неразрешимой стрессовой ситуации, когда всё выходит из-под контроля.
Принимая тяжёлое для себя и ребёнка решение, обеспокоенные родители часто идут за помощью в интернет. Форумы буквально пестрят сообщениями людей, намеревающихся вернуть новоиспечённого члена семьи в детский дом.
Родители жалуются на разрушение всех ожиданий и мечтаний в отношении того ребёнка, чей портрет они когда-то увидели в одной из баз данных. Как правило, на форумы пишут те, кто оказался в безвыходном положении. Обращаясь к другим пользователям за советом, они пытаются найти выход из ситуации.
«Ребёнку 10 лет. Абсолютно неуправляем. Шантажирует, крадёт, обманывает, склонен к насилию, терроризируют всю семью. Существуют ли варианты для возврата его в детский дом?»
«Девочку мы взяли хорошую, здоровую и активную, несмотря на то, что ее настоящая мать была алкоголичкой. Сейчас ей два годика, уже четыре месяца она живет с нами. Говорить еще, правда, не научилась, но психолог сказал, что ничего страшного в этом нет. Я правда очень пыталась ее растить и быть хорошей матерью. И вот однажды я поняла, что просто не справлюсь, у меня не получится быть ее мамой, и полюбить ее как родную я тоже, видимо, не смогу. Сейчас я всерьез думаю о том, чтобы вернуть ее в детский дом. Я понимаю, что это ужасно, но она еще маленькая, может быть, забудет меня как страшный сон, а потом попадет к родителям получше».
К сожалению, комментарии к интернет-постам чаще всего оставляют некомпетентные в данном вопросе люди. В результате человек, находящийся в состоянии стресса, может принять неверное решение. Интересно то, что комментаторы начинают обвинять или оправдывать приёмного родителя, совершенно забывая посоветовать ему обратиться к специалисту.
В такой обстановке ребёнок, нуждающийся в заботе и понимании, начинает чувствовать себя отвергнутым и незащищённым. Многие родители жалуются на асоциальное, «ненормальное» поведение приёмных детей, не подозревая о том, что чаще всего ребёнок просто демонстрирует свойственные ему защитные реакции.
Редакция правового центра «Человек и закон» поговорила с детским психологом, руководителем проекта «Социальная адаптация» в РОД Петербургские родители Татьяной Гилёвой об особенностях социальной адаптации сирот.
Татьяна Гилёва, детский психолог, руководитель проекта «Социальная адаптация» в РОД «Петербургские родители»:
Верно ли мнение о том, что у «других» детей есть какие-то иные привычки, желания, модели поведения и даже навыки в отличие от детей из детдома? И насколько им сложно адаптироваться в семье?
Конечно, ребенку, который всегда жил в учреждении и подчинялся требованиям Системы, иногда бывает сложно оказаться одному, не в группе. У таких детей повышенная тревожность (потому что они никогда не были наедине с собой) и часто полнейшее отсутствие какой-либо мотивации – все решения за них всегда принимал кто-то другой. Это может осложнить процесс адаптации, однако, при грамотном сопровождении и, главное, понимающих происходящее с ребенком (а не списывающих на «дурную генетику») родителях, эти проблемы преодолимы и решаемы.
В каком возрасте происходят самые сложные периоды социальной адаптации? Могут ли сотрудники детдомов решить эту проблему в отношении каждого конкретного ребёнка?
Самый сложный период – подростковый. Потому что все, что будет полезно – очень сложно принять, так как это исходит от взрослых, с которыми идет конфронтация. Это психические процессы, на которые невозможно повлиять, но можно смягчить – например, если у взрослого и подростка доверительные отношения. Конечно, построить такие отношения с группой детей просто нереально – педагогов не хватает как эмоционально, так и физически. Спасением могут стать программы наставничества, например.
Верно ли мнение, что приёмные дети — «сложные»?
Да, но это один из распространенных мифов. В моем опыте личных консультаций семей с кровными детьми встречаются проблемы, решаемые еще тяжелее.
Почему иногда приёмные семьи возвращают ребёнка в детский дом?
Чаще всего это неготовность родителей к реальной картине будущей жизни и несовпадение ожиданий. Социальная реклама показывает им глянцевые картинки улыбающихся малышей, в благодарности протягивающих ручки, а на деле они получают маленького монстра, кричащего, чтобы его отвели обратно в детский дом. Обращение к специалистам в этот момент, а еще лучше – заранее, может помочь увидеть в монстре маленького, нуждающегося в любви ребенка. Кроме того, это обогатит опыт приемных родителей необходимыми знаниями и технологиями.
Что случается с психикой ребёнка после того, как его вернули в приют?
С такими детьми всегда требуется огромная психологическая работа, так как, по сути, ребенок переживает повторный опыт отказа – а это ужасно. Особенно сложно бывает, когда ребенок вновь возвращается в коллектив, с которым уже попрощался, и дети, а иногда и педагоги, начинают аргументировать это какими-то поступками ребенка.
Действенна ли помощь волонтёров?
Волонтеры – это мостик между учреждением и реальным миром, и самая большая их помощь в том, что они учат детей нормальному общению со взрослыми – с адекватной позиции «на равных».
Какие дети находятся в зоне риска — кого возвращают чаще всего?
Конечно, к сожалению, подростков, потому что именно в этот момент усталость у родителей накапливается, ребенок уже внешне выглядит большим и самостоятельным, а кризис подросткового возраста делает адский коктейль взаимных претензий совершенно невозможным.
С тяжёлым переходным периодом часто не могут справиться и родители кровных детей. Однако, по данным психологов, то, что родители принимают у кровного ребёнка, они порой не готовы принять у приёмного. Причина этому – неизвестность будущего и страх за него. О путях решения конфликта с приёмным ребёнком редакции правового центра «Человек и Закон» рассказала психолог БФ «Родительский мост» Ольга Козлова.
Ольга Козлова психолог БФ «Родительский мост»:
Почему приёмные родители, долго желавшие усыновления ребёнка, решают вернуть его обратно?
Возврат ребёнка из приёмной семьи – это беда для двух сторон, как для ребёнка, так и для родителей. У нас принято считать, что период острой адаптации длится 1,5-2 месяца. На самом деле он длится намного дольше, и это зависит от многих факторов, например, от травмированности ребёнка, от какой-то психологической устойчивости или готовности приёмного родителя. Часть возвратов, на мой взгляд, больше сопряжена с глубиной представления родителей о том, что их может ждать и от их собственных адаптационных возможностей.
Что делать, когда ребёнок ведёт себя так плохо, что жизнь родителей превращается в катастрофу?
Все эти ситуации проходят индивидуально. Если родитель готов делать что-то с собой в этой ситуации, со своими установками, со своим отношением к ребёнку и его истории, если он готов искать причины такого поведения, не сводя их только к тому, что ребёнок плохой, то из такой ситуации есть выход. Это же не мановение волшебной палочки, этот процесс всегда идёт долго, тяжело и с таким открытым финалом – мы не знаем, чем это закончится, и мы имеем дело с двумя личностями, которым больно. Другой вопрос, что, как всегда бывает в конфликте, обе личности всегда стоят по разные стороны баррикад, и тогда идёт война. Вот если вопрос о войне, то такая ситуация не имеет положительного решения.
Здесь нужна кропотливая работа с третьим лицом, которое поможет и взрослому, и ребёнку. Существует же установка, что ничего нельзя изменить в другом человеке, и что меняться нужно лишь самому. К нам обращаются, как правило, взрослые. Поэтому основная работа идёт со взрослыми или с ребёнком по запросу взрослого. Но когда взрослый (условно) просит: «Измените вот этого мальчика так, чтобы он приходил домой вовремя, не пил, не курил и не ругался матом», то такой запрос является патовым.
Подростку нужно помочь выстроить свой внутренний стержень. Взрослый должен иметь огромную долю терпения и пытаться достигать компромиссов. Это очень сложный процесс.
Как вы относитесь к распространённому мнению о том, что у ребёнка из детдома рано или поздно проявятся «плохие» гены и он не сможет социализироваться?
Гены определяют поведение ребёнка на 50%, остальные 50% определяет социум. Если ребёночек рос в семье с младенчества, то о чём мы говорим? Всё, что в нём есть, заложено нами, а гены лишь определили его внешность, склонности к математике или рисованию, его темпераментные особенности, способы реагирования. Всё остальное дали ему мы.
В основном такое мнение вызвано страхом. Отрицательный прогноз обычно случается тогда, когда мы боимся. Те, кто верит в это – проигрывают. Те, кто не верят – как-то выруливают.
Разрушение надежд и неспособность справиться с ситуацией часто связано не с инфантильностью родителей, а с тем, что о грядущих трудностях их никто не предупреждает. Несмотря на то, что потенциальная приёмная семья обязана пройти так называемую «Школу родителей», где освещаются основные аспекты психологического взаимодействия с ребёнком, родителей не могут в полной степени подготовить к общению с ним. О несовершенстве существующей социальной системы редакции правого центра «Человек и Закон» рассказала руководитель Ресурсного центра поддержки приёмных семей с особыми детьми Наталья Степина.
Наталья Степина руководитель Ресурсного центра поддержки приёмных семей с особыми детьми:
Можно говорить о том, что у нас несовершенна сама система семейного устройства детей. Если говорить о системе, работающей в интересах ребёнка, то имеется в виду ситуация, когда ребёнку подбирают семью. Когда, основываясь на его потребностях, на особенностях его характера и развития, на семейной истории до того, как он попал в ситуацию, когда ему стали искать новую семью, команда специалистов подбирает новых родителей, которые соответствует этим потребностям и особенностям. Тогда, конечно, профилактика возвратов была бы гораздо более эффективной.
Сейчас у нас существует другая система работы. У нас семьи сами ищут себе детей, сами по каким-то своим критериям этих детей выбирают. И очень часто срабатывает критерий внешности. Если вы откроете федеральный банк данных – это основная база, где собраны все дети, нуждающиеся в семейном устройстве, то там есть фотография ребёнка и крайне короткая информация о нем. Очень многие родители ищут по базе данных или на форумах, часто пользуются интернетом, по крайней мере, родители из больших городов. И понятно, что в первую очередь им важна внешность ребёнка, и только потом они начинают как-то действовать на местах, общаться с людьми, которые не так много дают нужной информации о ребёнке.
Обычно они идут в органы опеки. Специалисты этих органов зачастую данного ребёнка не видели, они хорошо его не знают. Родители получают направление и потом уже идут в детский дом. И это хорошо, если в детском доме, в доме ребёнка работают специалисты, которые готовы этим родителям рассказать о ребёнке, не утаивать информацию о трудностях, с которыми они могут столкнуться, спрогнозировать взаимодействие с этим ребёнком. Хорошо, если такие специалисты есть, но вообще они и не заложены в эту систему. В России важно лишь то, чтобы родители собрали все бумаги, чтобы они нашли этого ребёнка, и чтобы он подходил им по формальным признакам, после чего они могут забрать его домой. Не заложена в саму систему группа специалистов, которая тонко, аккуратно, последовательно и длительно выстраивает взаимодействие до приёма ребёнка в семью.
Во время многочисленных и тяжёлых кризисов можно обратиться к детским психологам, которые поработают с ребёнком отдельно просто для того, чтобы помочь привыкнуть к семье. Взрослые психологи могут помочь родителям пережить эту адаптацию и справиться со своими чувствами. Если родители готовы обращаться за помощью, и если есть необходимые специалисты, то эту ситуацию можно разрешить. Сейчас, к счастью, в стране стали появляться службы поддержки приёмных семей, центры сопровождения. Это очень важно, потому что оставленные один на один с непонятными, тяжёлыми проблемами люди начинают думать либо то, что ребёнок неисправим и то, что мифы о детских домах – правда, либо они начинают чувствовать себя плохими родителями. И такие неконструктивные мысли могут привести к возврату.
К сожалению, нельзя сказать, что во всех случаях организована хотя бы психологическая поддержка ребёнка после возврата. В России пока не разработаны эти механизмы: как помогать семье на всех этапах возврата. Семья, и в первую очередь ребёнок очень нуждаются в помощи, даже если мы понимаем, что возврат неизбежен. В интересах ребёнка важно, чтобы мы не осуждали семью, важно, чтобы мы семье помогали. Для ребёнка важно грамотно расстаться. Важно понять, что он уходит из семьи, что вот этот этап его жизни закончен. Для ребёнка очень болезнен разрыв отношений, когда всё останавливается на полдороге, и он не понимает, что произошло. А у нас бывает так, что родители приезжают в опеку с ребёнком и не сообщают ему, что он дальше поедет в детский дом. Иногда и в опеке ему об этом не говорят. Мы знаем ситуацию ,когда ребёнок три месяца жил в приюте, и ему никто не сказал, что семья от него отказалась. Он думал, что живёт в «детской тюрьме», и был уверен, что семья его заберёт снова, когда он исправится.
В наиболее сложной ситуации оказываются особые дети, имеющие сложные заболевания. Как правило, российские семьи редко усыновляют таких детей, поэтому большинство из них сразу после детского дома отправляется в психоневрологические и другие интернаты. Во многом этому поспособствовал «закон Димы Яковлева», принятый в 2012 году. Именно после его принятия число усыновлений особых детей сократилось. Иностранцы, забирающие в свой дом детей с заболеваниями, имели множество возможностей для больших вкладов в лечение ребёнка, российские семьи таких возможностей не имеют. Однако иногда бывает так, что российская семья всё же берётся за усыновление такого ребёнка. Отказы от него в будущем разрушительно влияют на психику ребёнка.
Светлана Агапитова уполномоченный по правам ребёнка в Санкт-Петербурге:
На фоне увеличения числа случаев семейного устройства детей по-прежнему имеют место случаи возвратов детей в детские дома («вторичное сиротство»). Особенно остро встает вопрос с устройством и вторичными отказами в отношении особых детей.
В России особых детей тоже передают в семьи, но говорить об этом, как о массовом явлении пока не приходится. Впрочем, в некоторых регионах РФ органы власти уже предпринимают конкретные шаги в этом направлении. Например, в Московской области выплаты каждому приемному родителю при приеме в семью ребенка с III-V группой здоровья составляют 25 тысяч рублей.
Отсутствие поддержки семей заметно тормозит развитие института приемных семей с особыми детьми. Не менее важным остается и сопровождение таких семей. В вопросах семейного устройства принято отталкиваться от интересов ребенка. Но пока, как правило, идут от запроса кандидатов на роль замещающих родителей, этим и объясняется то, что в первую очередь из детских домов забирают дошкольников «с голубыми глазами и светлыми волосами». В настоящее время большинство детей по достижении 18 лет, не получившие школьного образования, воспитанники детских домов-интернатов навсегда попадают в психоневрологические интернаты. Безусловно, принятие ребенка в семью с особыми потребностями — это выбор не для всех. В случае неудачного размещения ребенка вторичный отказ является серьезной психотравмирующей ситуацией, которая может наложить отпечаток на всю его дальнейшую жизнь, разрушить личность и сделать невозможным дальнейшее пребывание в семье.
Вырастая, такие дети попадают в группу высокого риска. Именно они чаще всего отказываются уже от собственных детей, склонны к девиантному поведению, проявлению агрессии, аутоагресии и суицидам.
Детям приходится справляться со своим новым горем, разрушенными надеждами. Отныне они должны научиться жить с осознанием своей ненужности. Такую ситуацию трудно пережить даже один раз, второй — почти невозможно. В итоге у них меняются требования к жизни и к себе. Они больше не верят взрослым и вынуждены становиться жестче. Потребуется много терпения и любви, чтобы залечить эту душевную рану и сгладить то непоправимое зло, которое наносит ребенку предательство взрослого. Конечно, вхождение воспитанника детского дома в семью — это непростой процесс как для него самого, так и для всей семьи. В сложных ситуациях нужно вовремя поддержать приемных родителей, помочь им принять ребенка таким, какой он есть.
Самое главное для приемных родителей — внутренняя готовность, терпение, понимание, решимость оставаться рядом с ребенком, быть с ним вместе, что бы ни случилось. И, взяв на себя ответственность за жизнь, здоровье и психическое развитие малыша, необходимо помнить, что он не игрушка, которую можно взять, поиграть и выбросить. Это человечек, который имеет свой характер, свои интересы и пристрастия. Да, это не легкий, но благородный труд — воспитывать приемного или усыновленного ребенка. И радость от правильных действий и хороших результатов оставит в прошлом все негативные эмоции и воспоминания.
«Приемный сын довел меня до психиатрической больницы»
Ирина, 42 года:
Мы с мужем воспитывали семилетнюю дочь, и нам хотелось второго ребенка. По медицинским показаниям муж больше не мог иметь детей, и я предложила взять приемного: я семь лет волонтерствовала в приюте и умела общаться с такими детьми. Муж пошел у меня на поводу, а вот мои родители были категорически против. Говорили, что семья не слишком обеспеченная, надо бы своего ребенка вырастить.
Я пошла вопреки желанию родителей. В августе 2007 года мы взяли из дома малютки годовалого Мишу. Первым шоком для меня стала попытка его укачать. Ничего не вышло, он укачивал себя сам: скрещивал ноги, клал два пальца в рот и качался из стороны в сторону. Уже потом я поняла, что первый год жизни Миши в приюте стал потерянным: у ребенка не сформировалась привязанность. Детям в доме малютки постоянно меняют нянечек, чтобы не привыкали. Миша знал, что он приемный. Я доносила ему это аккуратно, как сказку: говорила, что одни дети рождаются в животе, а другие — в сердце, вот ты родился в моем сердце.
Проблемы возникали по нарастающей. Миша — манипулятор, он очень ласковый, когда ему что-то нужно. Если ласка не действует, закатывает истерику. В детском саду Миша начал переодеваться в женское и публично мастурбировать. Говорил воспитателям, что мы его не кормим. Когда ему было семь, он сказал моей старшей дочери, что лучше бы она не родилась. А когда мы в наказание запретили ему смотреть мультики, пообещал нас зарезать. Он наблюдался у невролога и психиатра, но лекарства на него не действовали. В школе он срывал уроки, бил девочек, никого не слушал, выбирал себе плохие компании. Нас предупредили, что за девиантное поведение сына могут забрать из семьи и отправить в школу закрытого типа. Я переехала из маленького городка в областной центр в надежде найти там нормального психолога для работы с ребенком. Все было тщетно, я не нашла специалистов, у которых был опыт работы с приемными детьми. Мужу все это надоело, и он подал на развод.
Я забрала детей и уехала в Москву на заработки. Миша продолжал делать гадости исподтишка. Мои чувства к нему были в постоянном раздрае: от ненависти до любви, от желания прибить до душераздирающей жалости. У меня обострились все хронические заболевания. Началась депрессия.
Я свято верила, что любовь сильнее генетики. Это была иллюзия
Однажды Миша украл кошелек у одноклассника. Инспектор по делам несовершеннолетних хотел поставить его на учет, но родители пострадавшего мальчика не настаивали. На следующий день я привела сына в магазин и сказала: бери все, чего тебе не хватает. Он набрал корзину на 2000 рублей. Я оплатила, говорю: смотри, ведь у тебя все есть. А у него такие глаза пустые, смотрит сквозь меня, нет в них ни сочувствия, ни сожаления. Я думала, что мне будет легко с таким ребенком. Сама оторвой была в детстве, считала, что смогу его понять и справлюсь.
Через неделю я дала Мише деньги на продленку, а он спустил их в автомате со сладостями. Мне позвонила учительница, которая решила, что он эти деньги украл. У меня случился нервный срыв. Когда Миша вернулся домой, я в состоянии аффекта пару раз его шлепнула и толкнула так, что у него произошел подкапсульный разрыв селезенки. Вызвали скорую. Слава богу, операция не понадобилась. Я испугалась и поняла, что надо отказаться от ребенка. Вдруг я бы снова сорвалась? Не хочу садиться в тюрьму, мне еще старшую дочь поднимать. Через несколько дней я пришла навестить Мишу в больнице и увидела его в инвалидном кресле (ему нельзя было ходить две недели). Вернулась домой и перерезала вены. Меня спасла соседка по комнате. Я провела месяц в психиатрической клинике. У меня тяжелая клиническая депрессия, пью антидепрессанты. Мой психиатр запретил мне общаться с ребенком лично, потому что все лечение после этого идет насмарку.
Миша жил с нами девять лет, а последние полтора года — в детдоме, но юридически он еще является моим сыном. Он так и не понял, что это конец. Звонит иногда, просит привезти вкусняшек. Ни разу не сказал, что соскучился и хочет домой. У него такое потребительское отношение ко мне, как будто в службу доставки звонит. У меня ведь нет разделения — свой или приемный. Для меня все родные. Я как будто отрезала от себя кусок.
Недавно навела справки о биологических родителях Миши. Выяснилось, что по отцовской линии у него были шизофреники. Его отец очень талантливый: печник и часовщик, хотя нигде не учился. Миша на него похож. Интересно, кем он вырастет. Он симпатичный мальчишка, очень обаятельный, хорошо танцует, и у него развито чувство цвета, хорошо подбирает одежду. Он мою дочь на выпускной одевал. Но это его поведение, наследственность все перечеркнула. Я свято верила, что любовь сильнее генетики. Это была иллюзия. Один ребенок уничтожил всю мою семью.
«Через год после отказа мальчик вернулся ко мне и попросил прощения»
Светлана, 53 года:
Я опытная приемная мать. Воспитала родную дочь и двух приемных детей — девочку, которую вернули в детдом приемные родители, и мальчика. Не справилась с третьим, которого взяла, когда дети окончили школу и уехали учиться в другой город.
Илье было шесть, когда я забрала его к себе. По документам он был абсолютно здоров, но скоро я начала замечать странности. Постелю ему постель — наутро нет наволочки. Спрашиваю, куда дел? Он не знает. На день рождения подарила ему огромную радиоуправляемую машину. На следующий день от нее осталось одно колесо, а где все остальное — не знает. Я стала водить Илью по врачам. Невролог обнаружил у него абсансную эпилепсию, для которой характерны кратковременные отключения сознания без обычных эпилептических припадков. Интеллект у Ильи был сохранен, но, разумеется, болезнь сказалась на психике.
Со всем этим можно было справиться, но в 14 лет Илья начал что-то употреблять, что именно — я так и не выяснила. Он стал чудить сильнее прежнего. Все в доме было переломано и перебито: раковина, диваны, люстры. Спросишь у Ильи, кто это сделал, ответ один: не знаю, это не я. Я просила его не употреблять наркотики. Говорила: окончи девятый класс, потом поедешь учиться в другой город, и мы с тобой на доброй ноте расстанемся. А он: «Нет, я отсюда вообще никуда не уеду, я тебя доведу».
Через год войны с приемным сыном у меня начались проблемы со здоровьем. Полтора месяца пролежала в больнице. Выписалась, поняла, что хочу жить
Через год этой войны у меня начались проблемы со здоровьем. Полтора месяца пролежала в больнице с нервным истощением и скачущим давлением. Выписалась, поняла, что хочу жить, и отказалась от Ильи. Его забрали в детдом в областной центр.
Год спустя Илья приехал ко мне на новогодние праздники. Попросил прощения, сказал, что не понимал, что творит, и что сейчас ничего не употребляет. Потом уехал обратно. Уж не знаю, как там работает опека, но он вернулся жить к родной матери-алкоголичке.
Сейчас Илье 20. В сентябре он приехал ко мне на месяц. Я помогла ему снять квартиру, устроила на работу. У него уже своя семья, ребенок. Эпилепсия у него так и не прошла, чудит иногда по мелочи.
«Приемный сын говорил родному, что мы его не любим и сдадим в детдом»
Евгения, 41 год:
Когда сыну было десять лет, мы взяли под опеку восьмилетнего мальчика. Я всегда хотела много детей. Сама была единственным ребенком в семье, и мне очень не хватало братьев-сестер. Ни у кого в нашей семье нет привычки делить детей на своих и чужих. Решение принимали совместно и прекрасно понимали, что будет трудно.
Мальчик, которого мы взяли в семью, был уже отказной: предыдущие опекуны вернули его через два года с формулировкой «не нашли общего языка». Мы сначала не поверили в этот вердикт. Ребенок произвел на нас самое позитивное впечатление: обаятельный, скромный, застенчиво улыбался, смущался и тихо-тихо отвечал на вопросы. Уже потом по прошествии времени мы поняли, что это просто способ манипулировать людьми. В глазах окружающих он всегда оставался чудо-ребенком, никто и поверить не мог, что в общении с ним есть реальные проблемы.
По документам у мальчика была только одна проблема — атопический дерматит. Но было видно, что он отстает в физическом развитии. Первые полгода мы ходили по больницам и узнавали все новые и новые диагнозы, причем болезни были хронические. Со всем этим можно жить, ребенок полностью дееспособен, но зачем было скрывать это от опекунов? Полгода мы потратили на диагностику, а не на лечение.
Свою жизнь в нашей семье мальчик начал с того, что рассказал о предыдущих опекунах кучу страшных историй, как нам сначала казалось, вполне правдивых. Когда он убедился, что мы ему верим, то как-то подзабыл, о чем рассказывал (ребенок все-таки), и вскоре выяснилось, что большую часть историй он просто выдумал. Он постоянно наряжался в девочек, во всех играх брал женские роли, залезал к сыну под одеяло и пытался с ним обниматься, ходил по дому, спустив штаны, на замечания отвечал, что ему так удобно. Психологи говорили, что это нормально, но я так и не смогла согласиться с этим, все-таки у меня тоже парень растет.
Приемный мальчик умудрился довести мою маму — человека с железными нервами — до сердечного приступа
С учебой у мальчика была настоящая беда: шел второй класс, а он не умел читать, переписывать текст, не умел даже считать до десяти. При этом в аттестате были одни четверки и пятерки. Я по профессии преподаватель, занималась с ним. Пусть и с трудом, но он многому научился, хотя нам пришлось оставить его на второй год. Он нисколько не комплексовал, и дети приняли его хорошо. В учебе нам удалось добиться положительных результатов, а вот в отношениях с ним — нет.
Чтобы вызвать к себе жалость и сострадание, мальчик рассказывал своим одноклассникам и учителям, как мы над ним издеваемся. Нам звонили из школы, чтобы понять, что происходит, ведь мы всегда были на хорошем счету. А мальчик просто хорошо чувствовал слабые места окружающих и, когда ему было нужно, по ним бил. Моего сына доводил просто до истерик: говорил, что мы его не любим, что он с нами останется, а сына отдадут в детский дом. Делал это втихаря, и мы долго не могли понять, что происходит. В итоге сын втайне от нас зависал в компьютерных клубах, стал воровать деньги. Мы потратили полгода, чтобы вернуть его домой и привести в чувство. Сейчас все хорошо.
Мальчик провел с нами почти десять месяцев, и под Новый год мы вместе с опекой приняли решение отдать его в реабилитационный центр. Подтолкнули к этому не только проблемы с родным сыном, но и то, что приемный мальчик умудрился довести мою маму — человека с железными нервами — до сердечного приступа. Она проводила с детьми больше времени, поскольку я весь день была на работе. Ей приходилось терпеть постоянное вранье, нежелание принимать правила, которые есть в семье. Мама — очень терпеливый человек, я за всю свою жизнь не слышала, чтобы она на кого-то кричала, а вот приемному ребенку удалось вывести ее из себя. Это было последней каплей.
С появлением приемного сына семья стала разваливаться на глазах. Я поняла, что не готова пожертвовать своим сыном, своей мамой ради призрачной надежды, что все будет хорошо. К тому, что его отдали в реабилитационный центр, а потом написали отказ, мальчик отнесся абсолютно равнодушно. Может, просто привык, а может, у него атрофированы какие-то человеческие чувства. Ему нашли новых опекунов, и он уехал в другой регион. Кто знает, может, там все наладится. Хотя я в это не очень верю.
Здравствуйте, Наталия!
У вас сложилась очень непростая семейная ситуация, разбираться в которой лучше вместе с семейным психологом. На нашем сайте есть адреса бесплатных психологических служб в вашем городе.
Неразделенная любовь в подростковом и юношеском возрасте действительно может стать причиной провала на экзаменах. Ничего катастрофического в этом нет – ЕГЭ всегда можно пересдать, в вуз – перепоступить. На нашем сайте есть статья, посвященная первой любви и ошибкам родителей, возможно, она будет вам интересна. Первая любовь: три главные ошибки родителей.
Гораздо важнее сохранить теплые и доверительные отношения внутри семьи, ведь именно семья – базис, который помогает человеку не опустить руки и двигаться дальше, зная, что его родные всегда его поддержат и помогут ему выбраться из сложной ситуации. Очень важно много разговаривать о планах и целях на будущее, ведь возможно, цели вашего сына не совпадают с теми, которыми вы бы хотели для него. И это тоже нормальная ситуация. Вашему сыну уже 18 лет, а это значит, что он ‒ взрослая, состоявшаяся личность, а не ребенок, поэтому и относиться к нему нужно как к взрослому человеку.
Ваши слова о том, что сын может уходить из дома, я думаю, были сказаны в эмоциональном порыве. Но, конечно, любому ребенку услышать такое от мамы не хотелось бы, как следствие – взрослый сын воплотил ваши слова в жизнь. Конечно, если вы хотите наладить отношения с сыном, вам нужно каким-либо образом выйти с ним на связь. Как именно – решать только вам, но сделать это нужно самостоятельно, а не через кого-либо – то есть не нужно просить, например, отца ребенка стать вашим связующим звеном, в этом случае случится перекладывание ответственности, и ситуация станет еще более запутанной.
Налаживать отношения с сыном можно только через диалог двух равноправных взрослых людей. Продумайте заранее, что вы хотите обсудить, ответы на какие вопросы хотите найти. Не умаляйте значимости чувств вашего сына, уважайте его решения. Если он принял решение не пересдавать экзамены и не поступать в вуз, то определитесь, какие вопросы вам нужно решить совместно, чтобы урегулировать дальнейшую жизнь. Возможно, вы решите ограничить материальную поддержку сына или, наоборот, предложить оплатить его обучения по какой-либо специальности, которую он выберет сам, чтобы мотивировать его на получение высшего или среднего специального образования.
Так как ваша ситуация достаточно сложная, помочь вам в полной мере в заочной форме невозможно. Вы всегда можете позвонить по телефону доверия 8-800-2000-122, а также обратиться к специалисту на очную консультацию.
Екатерина Сафонова,
психолог сайта «Я — родитель»