Как положить больного в психиатрическую больницу?

В соответствии с Законом Российской Федерации «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании» приему в психиатрическую больницу подлежат:

• пациенты, нуждающиеся по своему психическому состоянию в лечебно-восстановительных мероприятиях в условиях психиатрического стационара;
• лица, направленные судебно-следственными органами в установленном порядке на стационарную судебно-психиатрическую экспертизу;
• лица, направленные в установленном порядке на стационарное обследование для уточнения диагноза, экспертизы трудоспособности, годности службы в армии, для решения других экспертных вопросов.

Пациенты, нуждающиеся в стационарном лечении, принимаются в психиатрическую больницу по направлениям врачей-психиатров амбулаторных психоневрологических диспансеров (диспансерных отделений, психиатрических кабинетов), врачей специализированных бригад скорой психиатрической помощи, а также без направления при наличии экстренных медицинских показаний к госпитализации.

Лица, направленные на стационарное обследование для уточнения диагноза, врачебно-трудовой или военно-врачебной экспертизы, принимаются в психиатрический стационар по направлениям органов здравоохранения, участковых врачей-психиатров, военно-врачебных комиссий.

Порядок приема и выписки из психиатрического стационара лиц, направленных на стационарную судебно-психиатрическую экспертизу регламентируется действующим законодательством и соответствующими ведомственными инструкциями.

При госпитализации необходимо иметь:

• направление со штампом медицинской организации, личной печатью врача и датой направления на консультацию не позднее 2-3 дней со дня оформления бланка.

Перечень сопроводительных документов:

• для решения экспертных вопросов: документы, удостоверяющие личность, медицинский полис, при отсутствии родителей детей до 15 лет и опекунов недееспособных граждан – нотариально заверенная доверенность на родственников или представителей интернатных учреждений.
• военно-врачебная экспертиза: направление военкомата, справка из РОВД и от нарколога, характеристики с места учебы и работы, лист беседы с матерью, детская амбулаторная карточка из поликлиники.
• медико-социальная экспертиза: направление психиатрического бюро МСЭ, выписка из амбулаторной карты, характеристики со всех мест работы, амбулаторная карта из поликлиники с результатами обследований, справка о составе семьи, акт жилищно-бытового обследования.
• направление детей: документы родителей или заменяющих их лиц, характеристика с места учебы, для воспитанников интернатных учреждений – медико-педагогическая характеристика, при направлении на стационарное лечение или обследование – анализы.
• результаты обследования, в т.ч. ксерокопии:

ПРИКАЗ Об обследовании пациентов

• Результат ФОГК действителен в течение 6 месяцев для психических больных, в течение 1 года – для остального контингента
• Результаты анализа на кишечную группу инфекций, дифтерию, гельминтозы, сифилис, гепатиты В, С действительны в течение 2 недель до госпитализации.

Длительность обследования и лечения

Плановое поступление	Направление на обследование от ОВК (военно-врачебную экспертизу)	Направление на трудовую экспертизу
Определяется лечащим врачом с учетом состояния больного	по направлению военкомата до 30 дней	до 30 дней. При наличии острых психотических расстройств, после купирования острого состояния

При приеме поступающего больного дежурный врач проверяет наличие всех необходимых документов для поступления в психиатрическую больницу или наличие медицинских показаний, документы, удостоверяющие его личность, проводит тщательный телесный осмотр, а также исследование психического и соматического состояния больного, собирает необходимые анамнестические сведения. Оформляется медицинская карта стационарного больного, проводится санитарно-гигиеническая обработка.

Все вещи, документы, деньги и ценности больного принимаются, оформляются и хранятся в порядке, установленном соответствующими нормативными документами.

Далее пациент транспортируется в профильное отделение, где его осматривает лечащий врач, делает соответствующие назначения, разрабатывает лечебно-диагностическую концепцию, в соответствии с которой, пациент будет проходить обследование и лечение. На беседу к врачу приглашаются ближайшие родственники, для получения объективных сведений о больном.

Беседа с лечащим врачом и заведующим отделением, а так же представителями администрации больницы по направлениям, происходит в строго установленные часы приема.

Фото: Максим Поляков/Коммерсантъ

Царь на Красной площади

За два дня до президентских выборов, 16 марта 2018 года, Геннадий Пирогов пришел в костюме царя на Красную площадь. Он разулся, встал в сугроб с плакатом «Путина в императоры!» и стал объяснять прохожим, что агитирует за президента, чтобы тот получил императорские полномочия и возможность изменить Конституцию.

«Я облачный царь, босой и нищий, как русский народ, — кричал он. — Идите на выборы, там весело: атмосфера праздника, цирка, каруселей». Периодически к Пирогову подходили люди. Одни предлагали ему обуться, другие начинали с ним спорить, третьи просто посылали подальше. Затем пикетчика скрутили полицейские. Его отвезли в ОВД по Тверскому району, там задержанный решил продолжить перфоманс: заявил, что считает себя царем и хочет избавиться от коррупции. Полицейские вызвали скорую помощь — так Пирогов оказался в психиатрической больнице.

В больнице у него отобрали телефон, давали таблетки и делали уколы. Названия препаратов ему выяснить не удалось. Врачи предложили подписать согласие на госпитализацию, Пирогов отказался. Позже решение о недобровольном лечении принял суд.

«По закону основанием для недобровольной госпитализации может быть состояние пациента, когда он опасен для себя или окружающих — например, если он кидается на людей или хочет совершить суицид. А также если он беспомощен, скажем, не способен самостоятельно есть, или если его состояние может ухудшиться в ближайшее время, и это причинит его здоровью существенный вред, — рассказывает Константин Бойков, бывший психиатр, сейчас — юрист «Мемориала», представляющий интересы Пирогова. — Геннадий же просто решил творчески подойти к протесту, и ни один из пунктов к нему не применим. Поэтому мы решили обжаловать решение суда и выиграли дело. Его отпустили».

«Разумеется, в тот день, 16 марта, я не агитировал за Путина, — говорит Геннадий, — скорее наоборот. Это был троллинг, эксперимент. Я хотел посмотреть на реакцию людей. Но царем я себя действительно считаю. И понимаю, что мои шутки иногда сложно отличить от того, что я думаю на самом деле».

Пикет, закончившийся принудительным лечением, — не первый и не последний, на котором Пирогов был в образе царя. В 2017 году он приехал на акцию сторонников Навального в красной накидке, на белом коне и с плакатом «Я здесь власть», в мае 2018-го Пирогова задержали на митинге «Он нам не царь», куда он пришел в бутафорской короне. Раньше Геннадий был актером массовки, сейчас он подрабатывает аниматором на детских праздниках. В свободное время, как говорит сам Пирогов, он занимается акционизмом. Походы на митинги он снимает на видео, затем монтирует ролики и выкладывает их на YouTube.

«Он человек творческий и совершенно безобидный, — говорит Константин Бойков. — Его медицинские данные я комментировать не имею права, однако очевидно, что в больницу его помещать не стоило. Для этого просто не было оснований. Но, как человек, который раньше работал психиатром и побывал по обе стороны баррикад, я понимаю врачей, которые подстраховываются, чтобы понаблюдать за пациентом».

Даже тот факт, что Пирогов стоял в сугробе босиком, не мог стать основанием для госпитализации, считает руководитель психопросветительского проекта «Дело Пинеля» и психиатр Республиканской психиатрической больницы в Петрозаводске Виктор Лебедев: «В законе речь идет о непосредственной опасности для себя или окружающих. Если человек стоит в сугробе, он может простудиться, но это не угрожает напрямую его жизни».

Три пути

Человек может попасть в психиатрическую больницу тремя способами.

Добровольно. Когда пациент сам обращается к врачу и подписывает согласие на госпитализацию. «В этом случае проблем возникнуть не должно. Ситуацию, когда человека годами держат без повода в больнице, трудно представить. Это не в интересах врачей, особенно учитывая, что свободных мест мало. К тому же тот факт, что пациент сам обратился за помощью, доказывает, что он критично относится к своему состоянию. А это очень важно, когда речь идет о психиатрии», — говорит Саша Старость, одна из создательниц просветительской платформы «Психоактивно», которая объединяет людей с психическими особенностями.

Принудительно. Когда суд назначил лечение вместо отбывания наказания за совершенное преступление. Например, таким образом в больницы попадали серийные убийцы с психическими заболеваниями. Этим же путем туда может попасть Дарья Беляева, которую заподозрили в контрабанде наркотиков из-за заказанного ею в Польше антидепрессанта.

Недобровольно. Когда человека не обвиняли в преступлении, но он опасен для себя и окружающих, его отправляют на так называемое недобровольное лечение. Госпитализацию могут инициировать родственники, полицейские, соседи и кто угодно еще, вызвав психиатрическую скорую или доставив человека в больницу. Итоговое решение принимают психиатры после осмотра. Когда бригада психиатрической скорой зайдет в квартиру, вызвавшие ее люди, скорее всего, уже не смогут повлиять на ситуацию.

Государственный научный центр социальной и судебной психиатрии им. В.П.Сербского Фото: Агентство «Москва»

«У меня есть психическое расстройство, и однажды во время обострения моя мама вызвала скорую, потому что не знала, как еще мне помочь, — рассказывает Саша Старость. — Многие родители так поступают, думая, что сейчас приедут врачи, сделают укол или капельницу, как в случае с обычными заболеваниями, и уедут. Но это не так. После того как врач провел со мной беседу, он сказал маме: «Вы же понимаете, что сейчас произойдет?» Затем меня грубо схватили, надели наручники и потащили в машину. Мама не могла это остановить, ей оставалось только поехать вслед за нами. Меня положили в «острое” отделение и отправили в наблюдательную палату, из которой можно выйти только на обед, поэтому я просто целыми днями лежала в кровати. У меня отобрали все вещи, включая книги, сигареты и телефон. То же самое происходило со многими другими пациентами. Я убеждена, что такая госпитализация может ухудшить состояние людей. Просто потому, что это пугающий процесс, связанный с почти полной потерей контроля и прав. Мама попыталась забрать меня из больницы, но у нее не получилось. Единственный возможный выход из такой ситуации — перевести человека в другую клинику, что мама в итоге и сделала».

Пациента отправляют на недобровольное лечение только после заключения врачебной комиссии, которую юристы называют «пятиминуткой». Затем проходит заседание суда в больнице — тоже, как правило, быстрое и формальное. Судья и прокурор на таких процессах обычно одеты в гражданскую одежду, а не в мантию и форму. Поэтому больной не всегда осознает, что присутствует на суде, а не на очередном консилиуме, говорит адвокат Дмитрий Бартенев, специализирующийся на защите людей с ментальными нарушениями. Однако часто ни сам пациент, ни даже его представитель на таком суде вообще не присутствуют.

Людей начинают лечить без их согласия еще до того, как судья примет решение — в первые 48 часов в больнице, пока готовится иск. Конституционный суд считает, что «отсутствие лечения делало бы принудительную госпитализацию лиц, страдающих психическим расстройством, бессмысленной».

«Если человек попадает в больницу и пытается отстоять свои права, он может получать довольно серьезное лечение, которое превращает его в существо с открытым ртом, текущими слюнями и замедленным реакциями. Как только он попадает в таком виде на заседание, судья видит непонятного человека с серьезным расстройством. Думаю, это неправильно. Психиатры не должны лечить до тех пор, пока пациент не предстанет перед судом», — говорит Бартенев.

По его мнению, чаще всего психиатры не хотят навредить, а просто делают свою работу, но иногда их представление о том, что нужно больному, может быть неверным.

«Наличие заболевания не всегда оправдывает госпитализацию, — говорит Бартенев. — В большинстве случаев люди могут лечиться амбулаторно и жить нормально даже с бредовыми мыслями, никому не мешая. Проблема в том, что врачи перестраховываются, и суду, который привык полагаться на заключения медиков, разбираться с этим не всегда интересно. Если адвокат пытается подойти к делу серьезно, судей это только раздражает».

Пациентам, которых недобровольно доставили в больницу, предлагают подписать согласие на госпитализацию. Таким образом администрация больницы избегает бюрократических сложностей, связанных с подачей судебного иска. Пациенты могут соглашаться на предложение врачей из-за страха, под давлением или не осознавая, что с ними происходит. К примеру, Саша Старость говорит, что не помнит, как подписывала документы, поскольку была слишком испугана.

Каждый первый — пациент

Люди попадают на недобровольное лечение по разным причинам. Часто это действительно те, кому необходима помощь врачей. Но также известны другие, спорные случаи, когда, например, госпитализировали активиста, писавшего жалобы в различные ведомства, кинолога, которая поссорилась с начальством, и антипрививочницу, отказавшуюся делать пробу Манту своей дочери.

«Почти любой человек, проявивший излишние эмоции или отличающиеся от общепринятых взгляды, может попасть в больницу, если его поведение покажется странным сотрудникам полиции или кому-то еще. Будучи абсолютно социализированным, ты попадаешь в эту передрягу и потом долго не можешь из нее выбраться», — говорит координатор «Правозащиты Открытки» Алексей Прянишников.

При этом от проявления бурных эмоций никто не застрахован. Большинство людей в течение жизни переживают различные кризисы, которые могут вызвать эмоциональные реакции или спровоцировать психические расстройства. Стрессовым фактором может стать любая ситуация, которая произвела на человека большое впечатление или существенно изменила его жизнь. Расстройство могут вызвать даже счастливые события, но чаще, конечно, это что-то негативное, например, изнасилование, автокатастрофа или пандемия коронавируса.

Пенсионерку Наталью Шубину во время режима самоизоляции в Москве полицейские задержали, когда она вышла вместе с сыном в магазин. По словам мужчины, у его матери был электронный пропуск, и она его предъявила, а когда полицейский попросил сделать это еще раз, отказалась. В задержании участвовали пять полицейских и три росгвардейца. Когда Шубину силой посадили в машину, она испугалась и стала кричать. Помимо прочего ее беспокоило, что полицейские были без масок и не соблюдали безопасную дистанцию.

Наталью доставили в ОВД «Текстильщики», где у нее поднялось давление, а затем увезли в психиатрическую больницу №13. На следующий день в больнице прошел суд, который отказался госпитализировать пенсионерку, и ее отпустили домой.

По словам адвоката Шубиной Оксаны Опаренко, ее подзащитная никогда не состояла на учете в психиатрическом диспансере: «Из хронических заболеваний у нее только проблемы с сердцем, так что желание отправить Шубину в психиатрическую больницу было вызвано лишь ее нервной реакцией на задержание».

«Думаю, ситуация Шубиной разрешилась именно так, потому что ее сын сделал историю публичной, а адвокат попал к ней почти сразу, — объясняет Прянишников. — Если адвокат попадает на заседание по недобровольной госпитализации и если она действительно неоправданная, то шансы вытащить человека довольно велики. Но чаще всего у пациента нет возможности обратиться к защитнику — ни финансовой, ни технической. В больницах забирают телефоны, пациент даже не всегда может позвонить родственникам. Большинство таких дел ведут адвокаты по назначению, а мы знаем, что происходит в этом случае».

Больше шансов получить помощь у тех, кто связывается с родственниками и юристами еще при задержании, до того как попал в больницу — так произошло, например, в случае Геннадия Пирогова. Но даже если у пациента есть хороший адвокат, это ничего не гарантирует, потому что все зависит от ситуации в конкретном стационаре, говорит Прянишников.

Юристов часто не пускают в больницы, сославшись на медицинскую тайну. Прянишников приводит в пример дело Игоря Горланова — активиста, госпитализированного после одиночного пикета в поддержку политзаключенных у Администрации президента. Лечащий врач Горланова заявил, опираясь на слова полицейских, что тот вел себя агрессивно, неадекватно и не мог объяснить, как оказался возле здания. Активиста переводили из больницы в больницу и перевозили из региона в регион, не сообщив об этом адвокату. Его выпустили только после месяца лечения.

Боятся все

В докладе международной правозащитной группы «Агора» о политической психиатрии говорится, что при явных сомнениях в обоснованности диагноза и необходимости помещения в стационар гражданских активистов направляют на лечение довольно редко. «При этом следственные органы и суды систематически пытаются эту ситуацию раскачивать, использовать угрозу помещения в психиатрический стационар как способ давления на обвиняемых», — пишут правозащитники. По данным Центра психиатрии и наркологии имени Сербского, число проводимых судебно-психиатрических экспертиз увеличивается: «До 2013 года их ежегодный прирост не превышал 1%, к 2015 году их число увеличилось на 33,2%».

Алексей Прянишников уверен, что сегодня уже можно говорить о возвращении карательной психиатрии, хоть по масштабу она и несопоставима с советской. Константин Бойков с ним не согласен.

«Я много раз участвовал в процессах о недобровольной госпитализации и ни разу не видел, чтобы врачи помещали в больницу политически преследуемых, находясь в сговоре «со злыми силами». Я каждый раз вижу что угодно: процессуальные нарушения со стороны суда или администрации медицинского учреждения, разгильдяйство, необоснованные требования родственников, которые хотят избавиться от кого-то, чтобы получить квартиру, или же добросовестное заблуждение врачей, которое в немалой степени обусловлено тем, что полицейские написали в своем рапорте неправду. Психиатр — очень гуманная профессия, он должен быть терпеливым, чтобы не раздражаться на своих пациентов. Это благородные люди, дорожащие своей репутацией. Исключения, конечно, бывают, но такие врачи в больницах не задерживаются».

Принимая решения о необходимости госпитализации, психиатры рискуют не только своей репутацией. За незаконное удержание человека в больнице им грозит до трех лет лишения свободы.

Пациент психиатрической больницы Фото: Дмитрий Лебедев/Коммерсантъ

В 2019 году профессиональное сообщество обсуждало два уголовных дела: дело психиатра Ольги Андроновой, которая на одну ночь оставила в больнице пациентку, доставленную в возбужденном состоянии. Андронову обвинили в халатности и обязали выплатить потерпевшей 500 тысяч рублей в качестве моральной компенсации. И дело Александра Шишлова, которого признали виновным в том, что он освободил от принудительной госпитализации пациента, впоследствии убившего ребенка. Врача осудили на два года колонии-поселения, но позже приговор отменили.

«После этих случаев врачам стало страшно, — говорит психиатр частной клиники Mental Health Center Мария Гантман, — ответственность огромная, а психиатры очень уязвимы. Если выписанный пациент совершит самоубийство или убьет родственника, в этом обвинят врача. Если специалист перестрахуется и оставит в больнице человека, не представляющего опасности, он тоже будет виноват. Но нужно понимать, что у психиатров нет рентгена правды. Мы не можем сделать анализы, чтобы поставить диагноз «психоз» — можем только наблюдать за состоянием человека, которое часто меняется. Врачу приходится делать выводы, основанные на словах родственников, полицейских, самого пациента. И каждый участник может что-то исказить или неправильно передать. Это огромная психологическая нагрузка. Врачи никак не защищены от уголовных дел из-за специфики психиатрии, которая не имеет подкрепления в виде объективных анализов».

Врачи решают проблему избыточной ответственности по-разному. Кто-то перестраховывается и госпитализирует пациентов «на всякий случай». Мария Гантман ограничила часы приема, чтобы хватало сил на более тщательное ведение небольшой группы пациентов, — основной доход она получает, работая репетитором.

Участковый психиатр Виктор Лебедев из амбулаторного отделения государственной больницы в Карелии, несмотря на риски, старается не отправлять пациентов в стационар без острой необходимости. Он считает, что большинство проблем можно решить амбулаторно, а в крайнем случае убедить пациента госпитализироваться добровольно.

«Если человек едет в больницу, я всегда думаю, что, возможно, мы недоработали, — говорит он. — Я не люблю госпитализации, это моя личная боль и травматичный опыт для пациентов. Они рассказывают мне, как их заставляли мыть полы за сигареты, запугивали долгим пребыванием в больнице ради согласия на лечение, относились к ним как к людям второго сорта. Мне их очень жалко. У некоторых пациентов даже развивается что-то вроде посттравматического стрессового расстройства, когда они начинают избегать конкретных врачей, которые их госпитализировали».

Психиатрами в России движет страх последствий, часто они принимают решение, исходя из того, как уберечь себя, а не помочь пациенту, говорит Лебедев: «Но мы не видим вала уголовных дел против психиатров: страха здесь больше, чем реальных случаев. Эти немногие случаи подпитывают его. Кстати, дело Шишлова повлияло на практику. Пациентов стали чаще задерживать в стационарах — по крайней мере, я обратил внимание на это в своем регионе».

Несовершенство системы пугает не только врачей и здоровых людей, но и тех, кому действительно нужна медицинская помощь в стационаре. Демонизировать психиатров не стоит, говорит Саша Старость: «Если есть необходимость, нужно идти к врачу. Да, недобровольное лечение с нарушением прав пациентов существует. Но если человек сам идет в больницу, скорее всего, он попадет в отделение с облегченным режимом, где не отбирают телефоны и нет проблем с посещениями. Адекватную помощь можно получить даже в государственной больнице. В частной с пациентом, возможно, будут обращаться аккуратнее, но в лечении существенной разницы нет».

Системное бесправие

Ситуация вокруг недобровольного психиатрического лечения отражает общую картину с гражданскими свободами в России, считает правозащитник и сооснователь Независимой психиатрической ассоциации России Александр Подрабинек, автор книги «Карательная медицина».

«Бесправие существует как система — это институциональная проблема, — говорит он. — Принудительно лечат людей с оппозиционными взглядами — казалось бы, это касается только политики. Но на самом деле это влечет за собой бесправие и в бытовых случаях вроде того, что произошел с Натальей Шубиной. Гражданских свобод становится меньше во всех областях нашей жизни».

«Любое отклонение от установленных норм, любое беззаконие — неважно, чем оно мотивировано, может масштабироваться и получить широкое распространение, — соглашается Прянишников. — Если эту машину не остановить, ситуация будет ухудшаться. У нас неплохой закон «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании». Он писался, когда Россия встала на путь демократизации в 90-х — как реакция на нарушения в области психиатрии в Советском Союзе. Но мы постоянно сталкиваемся с его неправильным правоприменением. На мой взгляд, психиатры должны быть подконтрольны суду, но проблема в том, что сейчас судьи не сомневаются в их выводах».

Все опрошенные «Снобом» эксперты считают, что возможность недобровольной госпитализации необходима, поскольку при адекватном применении она позволяет сохранить жизнь пациента и окружающих его людей.

«Если мы хотим, чтобы люди были защищены как от психических болезней, так и от произвола сотрудников больниц, у любого человека должен быть доступ к защите со стороны адвокатов и НКО. Нельзя судить врача за события, которые от него не зависят. И нельзя лишать пациента контакта с родными только потому, что так проще.

Ситуация, когда у пациентов отбирают телефоны, а правозащитники и адвокаты не могут попасть к ним, ненормальна. Это влияет на общую атмосферу в больницах. Люди не должны быть изолированы в психиатрической клинике как в тюрьме», — резюмирует Мария Гантман.

Начало болезни

Я узнала, что произошло с моей подругой Сашей, уже постфактум. Не виделись давно. Саша иркутянка, но уже несколько лет живет в одном из городов центральной части России, занимается переводами текстов, рисует. Встретились, я первая рассказала о своих новостях и выдохнула: «Трудный был тот год». «Да-а, у меня тоже», — задумчиво кивнула Саша. «А у тебя что?» — спрашиваю. «А я в психушку попала», — отвечает она запросто, как бы шутя, со свойственной ей легкостью, но смотрит так, что сразу понятно: это не метафора, она серьезно, про больницу. Но… «Мы же встречались в том году, ты была в порядке…».

— На самом деле, нет. Мне уже было плохо. Как раз летом 2018 года, когда я в последний раз приезжала в Иркутск, все и началось. Жара стояла жуткая, а я ведь солнце очень плохо переношу. Приехала в Иркутск, пожалуй, уже на пике депрессии. Мысли о суициде были очень навязчивыми, я пыталась от них сбежать.

Но не помогло. Еле заставляла себя встать с кровати. Когда выходила с кем-то на встречу, весь следующий день приходила в себя. Никто не замечал, даже мама. В этом и есть опасность депрессии, расстройств… Это не обязательно заметно. Летом себя успокаивала: станет прохладнее — полегчает. Но я вернулась в свой город, пришла осень, а состояние ухудшилось.

Немногие знали о том, что со мной происходит. И почти никто из них не воспринимал мое состояние всерьез.

Ничего не хотелось делать. Совсем. Истерики накатывали и дома, и на людях. Хорошо, что город большой и всем все равно. В метро вдруг могла почувствовать, как внутри все деревенеет, будто не мое, и начинала плакать… Дома могла отключиться и очнуться вся в синяках и царапинах. Ни муж, ни я не понимали, что происходит.

Бывали дни, когда я просыпалась с ощущением, что все позади. В отличном настроении успевала выполнить кучу задач, чувствовала себя замечательно. Только недолго. Как я узнала потом, это были типичные для психических расстройств краткие просветления, которые меня сбивали: я долго не обращалась к врачу, каждый раз надеялась, что отпустило. Но после недолгой эйфории снова резко наступала апатия.

В психоневрологическом диспансере

Весной я наконец признала проблему и решительно настроилась выбраться из этого болота. Пришла к доктору в психоневрологический диспансер (ПНД): частного специалиста я себе позволить не могла. Врач, исключив гормональный сбой и опухоли мозга после соответствующих процедур и анализов, собиралась определить меня в дневной стационар, прописать таблетки. Но у меня во время этой встречи на ровном месте случилась истерика. Она насторожилась, спросила, есть ли суицидальные мысли. Я просто не нашлась, что ответить, сказала правду… Врач заохала и стала писать направление в психиатрическую больницу.

Услышав, что меня положат в клинику, впала в ступор. Но спорить не стала. Психиатр сама позвонила моему мужу Ване (я была не в состоянии), объяснила ему жестко: «У нее, может быть, тяжелое заболевание, ей нужно медицинское наблюдение». Я только представить себе могла, как напугался муж. Но точно не сильнее, чем я.

Приемное отделение

Дальше все как будто не со мной происходило. Приехали санитары, мы спустились вниз и, пока я снимала грязные бахилы, один из мужчин решительно загородил открывшийся путь в другой коридор. Это было и смешно, и дико. С тех пор я почти все время чувствовала, как за мной кто-то наблюдает.

Скорая доставила меня в приемное отделение. Грубоватая женщина заявила, что оформит меня как бомжа, ведь я без документов. Попыталась возразить, что муж скоро привезет. «Когда привезет, тогда и посмотрим, — а то, может, и мужа-то никакого нет», — прокомментировала дежурная.

При поступлении в больницу в такой конверт запаковывают все имеющиеся у вас вещи.

Все имущество, что у меня было с собой, потребовалось сдать. Несмотря на то, что «мест для хранения у них вообще-то уже не было». Заодно подписать бумагу, где было кратко перечислено: «Телефон, планшет, карта…». Какой телефон, какая модель планшета – ничего не было указано. Соответственно, и получить назад я могла неизвестно что. Хорошо, что Ваня наконец приехал и спас мои вещи.

Потом я пошла на предварительный осмотр в отдельный кабинет. Там сидела медсестра, которая мне очень запомнилась, она одна из немногих за всю эту историю поговорила со мной по-человечески. После беседы женщина подстригла мне ногти, выдала ночнушку. Горловина белья была разорвана так, что при движении я демонстрировала миру свою грудь. Но медсестра вздохнула: другой одежды пока нет. Так и пришлось ходить неделю, надевая рубашку задом наперед, пока не выдали новый комплект.

Проведя ревизию вещей, которые привез Ваня (карандаши, скетчбуки, книги, кремы, домашняя одежда), врач всплеснула руками: «Моя-то дорогая! Тебе все это нельзя!». Доктор достала пакетик, в который переложила то, что взять можно: зубную пасту и щетку, пару носков, несколько трусов, рулон туалетной бумаги и прокладки. Вот и все. Остальное я отдала Ване.

Вход в больничный корпус

Моя палата располагалась в соседнем корпусе, куда мы ехали пару минут. В комплект к рубашке я получила байковые штаны в клеточку, ватный рабочий тулуп и ботинки-прощайки (войлочные боты или полусапожки, популярные в СССР).

В отделении водитель забрал верхнюю одежду. В дальнейшем, когда приходилось покидать корпус (выходила только в поликлинику и в баню), я получала теплый комплект, который по возвращении отдавала назад.

Позже выбор верхней одежды расширился. Пациенты перед выходом «в свет» посещали специальную каморку, где находили куртку и шапку любого размера, фасона и качества. Комната напоминала «Секонд Хэнд».

В надзорную палату я прошла через специальную комнатку. Она соединяла внешний мир и собственно отделение. После очередной беседы с удивительно надменной медсестрой я получила байковый халат, средних размеров вафельное полотенце (для всего). Затем девушка велела выбрать тапки из огромной корзины, отфильтровала еще разок мой и без того скромный скарб (вещей у меня после этого оказалось вдвое меньше) и проводила в надзорную палату.

Надзорная палата

В надзорной палате живут пациенты, которые только прибыли в больницу, а также переведенные — те, кто уже лечится какое-то время, но в процессе им стало хуже. Здесь, как и в любой другой палате отделения, высокий потолок, нет дверей, ремонт свежий, полы моют три раза в день (в плане чистоты здесь идеально). Надзорка постоянно находится под наблюдением медсестер с «поста», что понятно из названия. Ни разу я не видела, чтобы «пост» пустовал.

В палате 10 коек, расстояние между которыми меньше метра. Никаких тумбочек (а что, собственно, в них класть?). На моей койке, укрытой страшненьким покрывалом, лежало постельное белье. Пока застилала кровать, хотела сунуть зубную щетку в носок: неприятно было класть ее на видавшие виды одеяло.

Почти неделю я имела право пользоваться только этими предметами.

В то же мгновение услышала замечание медсестры, она велела показать, что я прячу. Объяснила свой замысел медработнику — она оставила меня… Пока не увидела, что я не заправляю одеяло в пододеяльник: «Не положено».

В надзорной строгий порядок: если тебе нужно выйти, ты предупреждаешь медсестру. А выйти можно только в туалет, в конец коридора зубы почистить и в столовую. Плановые выходы — в поликлинику (но там обычно организованно, парами) и с утра, пока идет кварцевание. Но в этом случае сидеть нужно рядом с палатой.

У врача

Врач принял меня через два часа после того, как я очутилась в надзорной палате. Я тут же пожаловалась на медсестру, которая вела себя грубо и заставляла меня пользоваться ненужным мне одеялом. «Вообще правил насчет пододеяльников нет, но… Медсестры здесь хозяева, их нужно слушать», — пожал плечами доктор. Врачи очень дружны с медсестрами, которые передают информацию о пациентах, — это я поняла. У медперсонала здесь безграничная власть.

В первую нашу встречу врач сказал, что мне придется лежать в больнице минимум неделю: «Нужно посмотреть на ваше состояние, оно у вас длилось довольно долго». Позже я узнала, что меньше недели здесь вообще не лежат. Это необходимый «минимум», за который каждый пациент проходит обследование, сдает общий анализ мочи, кровь, тест на ВИЧ. Даже те, кто попал сюда случайно (и врачи сами это понимали), проходят все процедуры. Мне встречались в больнице люди, которые шутя подбадривали себя: «Хоть зуб здесь вылечила», «Наконец от цистита избавилась».

Врачи в больнице только назначают медикаменты. Никакой психотерапии не проводится.

Поговорив со мной, доктор прописал лекарства, я получила их вечером того же дня от медсестер. Названий препаратов, которые давали в больнице, ни я, ни кто-либо другой из пациентов не знал: это держится в тайне. Если пациенты желали узнать хотя бы что-то о своих медикаментах, персонал не церемонился, могли ответить очень резко.

Пациенты

Мне было очень жутко в больнице первое время. Со мной бок о бок жили пациенты разной степени тяжести.

Некоторые напоминали овощи: взгляд лишен смысла, подвижности ноль, они могли целыми днями не вставать с кровати. Рядом со мной лежала девочка с яркой восточной внешностью, у нее всегда был приоткрыт рот, она могла долго лежать или сидеть, уставившись в одну точку.

Были девушки, которые слышали голоса, страдали галлюцинациями или манией преследования. Встретилась девушка, которая считала себя Богом. Бабушка с деменцией намазывала на лицо овсяную кашу.

Отдельная боль медперсонала и пациентов — тучная, постоянно писающаяся женщина, на которую никак не могли найти подходящий подгузник. Мадам сопровождали санитарки, вытирая за ней влажный след. Она орала романсы, громко читала стихи и покрывала отборным матом всех, кто ей чем-либо помешал. Позже ее перевели в отделение для буйных.

Многие поступали сюда в крайне тяжелых состояниях. Пациентов обкалывали, давали успокоительные. Девушку Надю очень тошнило от седативных. Санитарки, видя это, не пытались изменить ничего, только психовали и даже заставляли эту еле стоящую на ногах девчонку убирать за собой. Мы потом с Надей подружились.

Выходить на улицу здесь не разрешалось, физической активности не было. Единственная возможность прогуляться — ходить по длинному коридору. Моя кровать как раз находилась рядом с выходом в коридор. Я не могла спрятаться от этих страшных шагов.

Кто-то ходил по коридору парами, живо беседуя. Кто-то шел нервно, быстро, будто куда-то торопился. Кто-то гулял как призрак, с отсутствующим лицом. Кто-то бормотал себе под нос.

До ужаса было жалко тех, кто попадал сюда совсем случайно, у кого не было никаких расстройств. Девушка рассталась с парнем, пришла в гости к подруге, очень плакала, долго не унималась. Мама подруги сказала: «Это ненормально. Нужно вызывать скорую». Скорая приехала, врачи сказали, что это не их случай, но они могут позвонить другой бригаде. И тут же вызвали бригаду психушки. Девушка всего-навсего резко отреагировала на шаблонную фразу врачей «Жизнь продолжается», сказав, что у нее дурацкая жизнь и жить ее ей не хочется (еще раз: осторожнее с высказываниями о суициде). Вуаля! Она в психбольнице. На неделю. Обходит врачей по «минимуму».

Поднадзорная и обычная палата

Через пять дней после прибытия в психушку меня перевели в поднадзорную палату. Преимущество — можешь свободно ходить по коридору и отправляться в туалет, уже не спрашивая разрешения. За тобой все равно наблюдает медсестра. Разрешается иметь личные вещи: расчёску, полотенце, крем для лица и для тела, гель для душа, шампунь, домашнюю одежду.

Даже в больнице хочется быть чистой и ухоженной.

Через день меня перевели в обычную палату, у туалета, где не было строгого присмотра — стало полегче. Но там я наблюдала ежеутренние и ежевечерние представления от санитаров и курящих людей.

Вообще-то, курение в больнице запрещено категорически. Но не все санитарки любили убираться и поэтому пользовались трудом курильщиц. После кварцевания пациенты мыли коридоры, туалеты и комнаты. Потом они вставали в очередь, и медработники выдавали им сигаретки.

Странные медсестры и санитары

Процентов 70 персонала вели себя ужасно. Но были и по-настоящему человечные сотрудники. Немного. Когда дежурили адекватные медсестры и наша любимая санитарка Танюша, душевую открывали раньше на час или закрывали позже на час (о душевой подробнее в разделе «Гигиена»). Про Танюшу отдельно скажу, она была очень классная: сама мыла полы, а курящим девочкам давала сигареты просто так. Еще она мастерски подстригала ногти, очень аккуратно (а это было нужно, в клинике не разрешались ножницы и пилки), мы называли эту процедуру «Маникюрный салон Танюши».

Итого вместе с Танюшей всего три сотрудника разговаривали с нами по-человечески: не брезгливо, не высокомерно, а как с нормальными членами общества. Остальные не стеснялись срывать свою злость на пациентах.

Была одна, которая все время орала. Она спокойно не говорила вообще. Когда ей сделали замечание, она проорала, что не кричит, это у нее голос такой.

Другие две любили перемывать кости. При всех. Таблетки, которые пациенты принимали до поступления в больницу, согласовывались с врачом. У меня такие были. Как-то санитарка во время выдачи лекарств с деланным изумлением спросила меня: «Это что, противозачаточные?» — громко, так, чтобы каждый человек в очереди услышал. «Тебе сколько лет?!». Рядом стояла другая санитарка: «25 ей, она вообще-то уже кучу лет замужем, ей рожать пора, а она гормоны пьет». «Ты завязывай с ними, не залетишь потом!». Выдали, я вышла из очереди в крайнем смущении.

Я уж не рассказываю о ситуациях, когда санитары могли навести ревизию тумбочки, без ведома пациента или когда сотрудники забывали записывать, дали они таблетку или нет. Было несколько историй, когда они заставляли дважды пить антибиотик или серьезный психотропный препарат. Не верили нам на слово, что мы уже пили, считали, видимо, что лучше дать больше, чем не дать.

Медсестры всегда проверяют, проглотил ли пациент свои таблетки.

Смеяться и плакать они не разрешали. Если плакала (расчувствовалась при встрече с мужем) — докладывали врачу, приходилось объясняться. Если смеялась, делали замечание. Хотя под действием моих препаратов первое время мне постоянно хотелось ржать — эйфория, нормальный симптом при приеме подобных лекарств.

Я как-то читала книгу, там была глава про психиатрические больницы еще на заре их возникновения. Врач выявил формулу, какие должны быть условия в клинике, чтобы пациентам становилось лучше. Простые вещи: вкусная еда и ежедневная регулярная гигиена. У нас и с тем, и с другим были большие проблемы.

Гигиена

Очень сложно было держать себя в чистоте и комфорте. Как я уже сказала, в обычной палате, в которую переводят, когда доктор посчитает это возможным, уже разрешают иметь больше предметов гигиены. Но пока меня 5 дней держали в надзорке, мне полагалась только зубная щетка и паста. Приходилось просить гель для душа и шампунь у других девочек. С кремами было туго, между тем, у меня ужасно сохла кожа.

Пришлось изобретать собственные косметические процедуры. Например, я мочила вафельное полотенце и с силой терла лицо. Такой вот скраб. Еще сворачивала туалетную бумагу в несколько раз, смачивала водой и накладывала этот компресс на нос. Увлажнение. Да, на меня косо смотрели санитары, но я и так уже была в дурдоме. Хотя бы здесь можно себе позволить быть странной?

Помыться можно, когда открывают душевую. Ежедневно утром, за час до завтрака, и вечером есть час после ужина. За 60 минут должны успеть помыться человек 25-30. Мыться можно было только частями. Две очереди, ты выбираешь, какую занять: на биде или на ванную, где можно помыть голову или ноги. Если моешься слишком часто, по мнению персонала, можно услышать упрек: «Ты же в пятницу в бане была, зачем тебе мыть голову в понедельник?».

В пятницу для пациентов надзорки организовывали душ, остальных водили в баню. За 2,5 недели пребывания в больнице я попала туда единожды. Это были дореволюционные бани. Старенькая плитка, железные тазики, три душа. Я знала девочек, которые очень не любили эту баню, впадали в панику: их смущали голые люди и что при чужих приходилось раздеваться. Мне же, несмотря на то, что место это было трудно назвать комфортабельным, там понравилось.

То ли мне просто ужасно хотелось помыться как следует, то ли прописанные мне таблетки раскрашивали все в более приятные краски.

Отвратительная еда

Всю еду подавали еле теплой. Можно было не тешить себя надеждой встретить хотя бы кусочек мяса в супе или где-либо еще. Меня удивляло, что даже картошку повара не могли сварить нормально: в тарелке плавала какая-то картофельная каша с водой. Они же дома для семьи готовят? Почему они над людьми так издевались на работе?

Не ходить в столовую было нельзя. Это значит, что ты отказываешься от еды. Еще один повод для санитаров задуматься о твоем состоянии и рассказать о тебе доктору. Как-то одна из санитарок в столовой решила раздавать всем сыр не с подноса, а хватая его руками. Я не притронулась к продукту, о чем, конечно, доложили моему врачу. Он потом со мной разговаривал, почему я плохо ем – ведь это отклонение от нормы. Я объяснила, что есть в столовой крайне тяжело.

Большинству пациентов не нравилась кухня, но их мнение не принимали в расчет.

Врач принял к сведению, но что он сделает? Однажды повлияло на кухню только сообщение о возможной проверке. Пациенты были крайне удивлены тем, как могут, оказывается, вкусно готовить повара. Еда была теплой! Лучше гороховой каши я в жизни не ела. В капусте мы видели настоящие кусочки мяса! Но, увы, так кормили всего один день.

Нормально поесть можно было, только когда друзья и родственники приносили в контейнере домашнюю еду. Прямо на встрече ели, с собой в палату забирать нельзя. Разрешались передачки (фрукты, шоколад, печенье) — их санитарки складывали в отдельные пластиковые корзины. Лакомства разрешали брать за два часа до завтрака или за час перед сном.

Посещение

Посещение пациентов проходило в столовой, по субботам и средам с 12:00 до 14:00 и с 16:00 до 17:00. Родные могли взять разрешение у врача и вывести тебя на прогулку. Но гулять можно только по территории, где очень грязно и неприглядно, как после бомбежки. Я предпочитала общаться внутри.

Во время посещения ты не можешь пользоваться даже чужими телефонами, передать привет маме: «Я здесь, со мной все нормально.» (Мама у меня живет в Иркутске, узнав, что я в больнице, конечно, очень переживала.) Моя подруга однажды пошла на хитрость во время нашей встречи: спрятала телефон в рукав, чтобы я записала голосовое сообщение.

Созваниваться с близкими можно только в присутствии врача (когда у него будет время) и только по делу: «Когда приедешь? Мне нужно привезти то-то». Вопрос «Как ты?» уже не по делу, врач прерывал тут же. Но когда меня выписали, я узнала от другого врача, что, оказывается, «звонить разрешается всем по требованию и без особых ограничений».

Досуг

Время здесь тянется медленно, выбор занятий крайне скудный: пианино (за него редко кто-то садился), телевизор (постоянно шли передачи Соловьева или сериал «Зачарованные»), настольные игры (первое время, пока все вокруг пугают, играть особо не с кем). Я спасалась книгами в шкафу столовой, в основном классика, прочла пять книг за две недели.

Пока пациенты играли в настольные игры, их тумбочки проверяли санитары.

Безопасность

Пациентов усиленно берегут от суицида. В туалетах не запирается дверь, нет зеркал и твердого мыла.

Нельзя стоять и смотреть в окно в коридоре. Окна в решетках, выходят во двор, открывать и закрывать их может только персонал.

В обычной палате смотреть в окно можно сколько угодно, там никто за тобой не следит. Но появляется другая проблема: каждое утро начинается с проветривания. В целом, это очень полезное мероприятие, но не когда оно затягивается на весь день, а на улице холодно.

Моя новая подруга Надя вместо носков пронесла гольфы — отобрали. Видимо, с ними можно тоже сотворить какой-нибудь суицид.

В общем коридоре всегда горит свет, ты никогда не оказываешься в полной темноте. Так что те, кто не может уснуть при свете, испытывают неудобства.

Иногда мы использовали полотенца как маску для сна: сворачивали их в несколько раз и клали на глаза.

Еще одна мера безопасности — в кране нет горячей воды, только теплая. Это до меня дошло потом, когда я после больницы зашла в кафе. Пошла помыть руки и сильно обожглась, по привычке выкрутив кран до упора.

Уже выписываясь, я услышала от одной санитарки, что, оказывается, вся дичь, которую я отметила в больнице, — ерунда. По сравнению с другими отделениями больницы здесь рай на земле. В других местах, для более сложных пациентов, гораздо грязнее, а обращение с пациентами в разы жестче.

Выписка

Дату выписки не говорят никому до последнего. Могут сказать: «В пятницу сообщим, когда выписываем». Я с понедельника ждала этого дня, считала минуты. В пятницу врач сказал: «Ну да, раз уж вас ничего не беспокоит, на следующей неделе сообщим дату выписки».

Так, в сильнейшем волнении, я дожила до понедельника, мои родные все выходные тоже переживали, знали, что в пятницу должна появиться информация. Доктор позвонил, когда муж почти был на месте (не выдержал без вестей и приехал сам вместе с родственниками). Их приняли, договорились о моей выписке на вторник.

Перед выпиской врач позвал меня в кабинет. И только тогда объяснил, что вообще со мной было. До этого мне не говорили о моем диагнозе ничего. Мне сказали, что я пережила депрессию, но в организме нет патологий, год мне нужно пить антидепрессанты, а потом потихоньку от них отказаться. Если я не замечу ухудшения, отлично. Если нет, попробовать корректировать с психиатром или… добро пожаловать назад! Диагноз не поставили, только выдали справку и пакетик с препаратом на первый день. В диспансере мне уже по записям врача выписали новый рецепт.

Что я думаю о лечении?

Конечно, в моем случае сюда было совсем не обязательно попадать. Можно было просто принимать препараты под контролем хорошего врача. Но в диспансере доктор решила спасти меня от самоубийства, выписав билет в «психушку». Радикально, ну что ж…

Из рассказа понятно, что в больнице не лучшие условия для выздоровления. Повезло, что мне относительно быстро подобрали правильные препараты, от которых я почувствовала себя лучше.

Можно сказать, что я легко отделалась.

Но могло и не повезти, как моей Наде. Ее продержали около двух месяцев, ей это не помогло абсолютно, и только по заявлению от родственников девочку выписали. Сейчас она в дневном стационаре.

На антидепрессантах тоже не сладко. После первой недели эйфории тебя обязательно накрывает обратный эффект: все становится серее. Например, не распознаешь вкуса еды первое время. К тому же, после полной изоляции долго еще голова едет от информационного шума и обилия людей вокруг (еще раз вопрос, зачем так ограничивать от звонков и интернета?).

Из побочных явлений: до сих пор я не чувствую оргазм. Сильно потею ночью. Но, во всяком случае, ощущаю себя человеком: хочу жить, работать, позитивнее смотрю на вещи, не впадаю в истерики. Времени, когда мне придется отказываться от таблеток, и жду и боюсь. Неизвестно, что будет дальше. Но второй раз в больнице я бы очень не хотела оказаться. Никому не желаю такого опыта.

Рассказ подруги ошарашил, я задумалась о многих вещах… Но главное, что тревожило: как долго ни Саша, ни друзья, ни родные не били тревогу. Никто не замечал, что девушка не просто заскучала, она больна. Может, если бы мы осознали проблему раньше, этой истории не случилось бы. Так как же тогда распознать депрессию? Как отличить заболевание от дурного настроения? И как не довести себя до больницы? Об этом поговорим со специалистами в следующей статье.

Если вы замечаете длительное подавленное состояние, вялость и апатию, немедленно звоните психологу (для начала). Кроме частных специалистов, есть также телефоны доверия. Обратиться за консультацией можно по круглосуточным телефонам иркутского областного психоневрологического диспансера: (3952) 24-00-07 и 24-00-09.

Берегите себя!
Все имена героев изменены.